Явилось в полночь море

Если ты стоишь на краю океана отчаяния, я хочу привязать тебя к мачте моих снов .

Теперь она смеется, читая это, и пытается вспомнить, казались ли ей эти слова такой же нелепостью четыре месяца назад, в Лос-Анджелесе. Может быть, и нет – тогда она была в более отчаянном положении. Но теперь ей почти восемнадцать, и эти слова просто очень смешат ее. Вот что сделают с вами толика возраста и мудрости и взгляд издали.

Это первая строчка из объявления, помещенного в газете сразу после Нового года. Объявление, измятое и пожелтевшее, будто бы намного древнее, чем на самом деле, висит теперь на стене ее номера в отеле.

Еще там висят статьи из рекламных журналов, описывающие таинственные города – Будапешт, Дублин, Рейкьявик, Сан-Себастьян, – города, которые, как ей всегда казалось, она никогда не увидит. С другой стороны, она никогда не думала, что увидит Токио. Еще там висят статьи из литературных журналов – о Фланнери О'Коннор [1] , Умму Култхум [2] ,

Кроме объявления, на стене висит еще одна вырезка из газеты за то же число, где говорится, как в канун Нового года, когда пробило полночь, ровно две тысячи женщин и детей шагнули в пропасть со скалы в Северной Калифорнии. Во всяком случае, статья утверждает, что это произошло, когда пробило полночь, хотя тут газета не совсем точна, да и не только тут. Например, это не было тщательно организованным массовым самоубийством, как предполагает газета. И было их не ровно две тысячи. Семнадцатилетняя американка, живущая в этой комнате, точно уверена в цифрах, потому что сама была там двухтысячным номером. А теперь она здесь, в Токио, так что арифметика тут несложная.

Месяц назад, когда она уже прибыла в Токио, но еще не поселилась в этом номере на верхнем этаже отеля «Рю», Кристин пару недель жила в рёкане [10] на берегу, у самой воды.

В своей комнатушке в рёкане она так же вешала вырезки и статьи на стену над чайным столиком в углу. Горничная каждый день их снимала. Она никогда ни слова не говорила Кристин, как и та ей, и они продолжали молчаливый поединок за статьи на стене. Горничная явно считала подобные украшения неуместными, но Кристин проделала весь этот путь из Калифорнии не для того, чтобы кто-то говорил ей, что можно, а чего нельзя вешать на стены.

Потом Кристин переехала в «Рю», один из вращающихся отелей воспоминаний в токийском районе Ка-буки-тё, среди множества баров и борделей, стриптиз-клубов, массажных салонов и порношопов. Поскольку ей никогда ничего не снится, во сне она особенно четко слышит гул вращения отеля. Он не совсем похож на механический шум вроде часового – по звучанию и ощущениям гул скорее сходен с вибрацией камертона, отдающейся в стенах комнаты и в полу под татами. Когда цилиндр отеля совпадает в своем вращении с одной из дверей на улицу, открывается какой-нибудь из проходов к городским кварталам. Иногда, в определенное время дня, длинные пульсирующие голубые коридоры выводят Кристин в Гиндзу, и оттуда она идет к заливу и уличному рынку, куда в ранние утренние часы рыбачьи лодки привозят свежего тунца.

В первые две недели в Токио, когда Кристин жила в рёкане, она каждое утро ходила на рынок и, завтракая свежим суси, обильно мазала его васаби – злым зеленым хреном, который она предпочитает рыбе. Теперь, живя в «Рю», она по-прежнему иногда ходит на набережную, как, например, в это утро, когда, поняв, что васаби у торговца кончился, она с серьезным видом отказалась от суси и отодвинула нетронутую миску через стойку. Извините, покачала она головой, и вскипевший торговец взорвался, громко негодуя по-японски. Они разгоряченно препирались, несмотря на то что совершенно не понимали друг друга. «Как вы не понимаете, что весь смысл суси – в васаби!» – пыталась втолковать торговцу Кристин, но тот, как она это называла, был недоходчив – до него не доходил главный смысл.

Серым днем серый город исчезает. Возможно, какое-нибудь эмпирическое исследование докажет, что в течение дня никакого Токио и не существует, а люди просто блуждают по пустынной равнине, заросшей кустиками тумана, которые принимают форму магазинов, домов, отелей, храмов. Но ночью город сверкает подобно взметнувшейся из черной воды аркаде фонтанов, и в лабиринтах самого запутанного города в мире Кристин фиксирует себя на городском пейзаже, напевая какую-нибудь песенку, любую, так как Токио существует в вибрирующем затишье – это водоворот беспорядочного движения в полном молчании, нет ни сигналящих автомобилей, ни уличных торговцев, ни громко сквернословящих пешеходов, лишь слышится гул подземки Яманотэ, как звуковой хребет души Токио, да в воздухе стоит гул, схожий с жужжанием вращающегося отеля «Рю», которое Кристин слышит во сне. В последнее время она напевает «Апрельское небо» – песню какой-то английской группы из восьмидесятых. [11]

Возможно, ей вспомнилась эта песня, потому что сейчас как раз апрель: «Взявшись за руки средь битвы, Вместе спим на кромке бритвы, А весь мир летит к чертям». С берега Токийского залива она наблюдает за ярко маячащим огнем на той стороне, который привлек ее внимание в первый же день. Что это за свет и откуда он исходит? Для окна он кажется ночью слишком ярким, а для звезды слишком близким. А днем ни света, ни его источника не видно вовсе.

Конечно, Кристин находит это очень странным, что, почти нигде не побывав за свои семнадцать лет – даже никогда не выезжая из городка в Северной Калифорнии, где она выросла, – четыре месяца назад она оказалась здесь, в Токио, чтобы работать девушкой для воспоминаний в отеле «Рю». В свободные часы она пишет в тетрадке мемуары и разговаривает сама с собой: а что, Кристин, не нахальство ли это, как тебе кажется, – писать мемуары в семнадцать лет? – но в конце концов, решает она, за месяцы, что прошли с тех пор, как она покинула дом, случилось много интересного, и если не сама она, то, возможно, эти месяцы достойны мемуаров.

В этот вечер ей слегка нехорошо. В последнее время Кристин постоянно чувствует усталость, тошноту и спазмы в животе. Но она откладывает в сторону тетрадь и встает с циновки, чтобы подготовиться к встрече со старым доктором-японцем – своим главным клиентом, – надевает свое единственное, светло-голубое платье, которое привезла из Лос-Анджелеса. В первые недели в Токио она так похудела, что в конце концов платье стало впору, но теперь оно опять тесно. Кристин еще не говорила хозяйке отеля почему.

С трудом застегивая пуговицы на платье, она замечает, что написанное на ее теле число почти стерлось. Оно расположено прямо над бедром – 29.4.85. Любой, кто увидел бы это число на ее теле, решил бы, что это – какой-то секретный код; даже для самой Кристин это число – загадка. Она знает, что это за число, но не понимает его смысла. Человек, написавший его несмываемым черным маркером два месяца назад, тоже не знал, что означают эти цифры, – впрочем, как и торговец, продающий суси без васаби, он всегда был очень недоходчив. Однако Кристин до сих пор помнит выражение его лица, когда он писал эти цифры.