Явка до востребования
Шрифт:
Как-то, когда я уже был хорошо знаком с Сухановым, заехал к нему по пути. Сделал заказ и, отметив в разговоре, что голоден, взял с подноса пирожок с капустой. И сразу же на стойке появились две рюмки водки и пирожок для хозяина. С удовольствием выпили и закусили. И тут Суханов рассказал, что в былые времена частенько забегал к нему Александр Иванович Куприн выпить, «как мы сейчас с вами», рюмку-другую под слоеный пирожок, а то и под огурчик. Тепло говорил купец о классике, даже слезу смахнул.
«Другое было время, другие люди. Недолго прожил Александр Иванович на Родине. Да и здесь, на
Расплачиваясь, напомнил хозяину о съеденном пирожке и выпитой рюмке. Покачав головой, купец сказал: «Все, что съедено и выпито в заведении, русские купцы ни в Москве, ни в Париже в счет не ставят». Маленький урок правил хорошего тона России дооктябрьского периода.
2. БРАТЬЯ ХУРИНЫ
Не менее известными, чем Суханыч, были среди советских граждан знаменитые портные — братья Хурины.
Родились и выросли они, кажется, в Нарве, потом в Ригу перебрались. Там же получили образование и профессию. С началом Второй мировой войны, боясь прихода немцев, братья, а их было трое, уехали в Лондон и там торговали тканями. После войны один из них остался там, двое перебрались в Париж, купили небольшое ателье по пошиву мужской и женской одежды.
Вначале они обшивали русских эмигрантов. Но постепенно добрая молва о портных дошла до посольства, и его сотрудники стали их основными клиентами. Благодаря этому с окраины они переехали в один из переулков Елисейских Полей, увеличили штат мастеров.
Хурины славились умением шить зимнюю одежду, поскольку знали, что такое русская зима и вкусы соотечественников. И шили её из лёгких английских тканей, которые закупали по оптовым ценам у своего лондонского родственника, и на легком и очень теплом шерстяном ватине, о существовании которого московские портные того времени, мне кажется, даже не подозревали.
Любое их изделие стоило ровно на 10 процентов дороже приобретенного в первоклассном магазине Парижа. По этому поводу мы шутили: «Хурины берут с нас дополнительно 10 процентов за знание русского языка».
Слава их была велика. Известные советские артисты шили у них фраки, а офицеры аппарата военного атташе — парадные мундиры.
Они всегда были приветливы, предупредительны, точны в исполнении заказов. Все было хорошо, но мы точно знали: братья — осведомители местной контрразведки. Да иначе и быть не могло: уж очень много ходило к ним советских граждан. Иногда Хурины сами проявляли повышенное внимание к некоторым членам нашей колонии и делали это, как мы понимали, не из любопытства, а по указанию своих полицейских кураторов.
В их защиту надо сказать, что они не скрывали факт сотрудничества с контрразведкой. Были случаи, когда при прощании, стоя на лестничной площадке, то один, то другой из братьев говорил кому-нибудь из наших: «А вами интересовалась полиция!» Они не могли ссориться с полицией, а еще больше боялись потерять многочисленную и постоянную клиентуру из посольства. Эмигранту постоянно приходится сидеть на двух стульях.
У руководства советской колонии появлялось иногда желание запретить советским
3. НЕОБЫЧНЫЙ ЭКИПАЖ
«Василь, смотри, какой чудный экипаж!» — сказал друг мой Паша. По аллее Булонского леса медленно катил трехколесный велосипед. «Водитель», мужчина лет семидесяти, одетый в чесучовый костюм-тройку, в перчатках и панаме, неспешно крутил педалями и изредка нажимал на «грушу», предупреждая пешеходов об опасности. Позади него в плетеном кресле, укрепленном на багажнике, сидела нарядно одетая дама в соломенной шляпке с вуалью и в перчатках. На правой руке ее висел театральный бинокль на ручке (как лорнет), на коленях дремала болонка.
— Павел, бьюсь об заклад, эта пара — наши соотечественники.
— Не может быть!
— Сейчас проверим!
Экипаж поравнялся с нами, и я, обращаясь к водителю на русском языке, сказал: «Бог в помощь, отец!»
«Водитель», чуть вздрогнув от неожиданности, приподнял панаму и ответил: «Спасибо, сынки, да не оставит вас Господь своими милостями!»
Дама приставила к глазам лорнет-бинокль и, обращаясь к нам, певучим грудным голосом пропела: «Благодарю вас, господа! Мой муж с этой поклажей (она показала на себя и собачку), слава Богу, хорошо справляется».
И экипаж покатил дальше, вызывая улыбки прохожих. Паша проиграл пари, а я пожалел, что не поговорили с этой симпатичной парой.
4. ДОКТОР ЕЛИЗАВЕТА МОИСЕЕВНА
Об этой женщине можно было бы написать захватывающий роман о любви и верности, о вероломстве и предательстве близкого человека, о тоске по родине, об исстрадавшейся, но чуткой и отзывчивой к чужому горю душе.
Первая мировая война вырвала ее из родного гнезда, из мирной жизни, а революция вынудила покинуть Россию. Она прошла три войны, боролась за жизнь любимого, в чужой стране стала офицером, получила гражданство Франции и высшее образование, но в душе осталась русской. Судьба ее во многом схожа с судьбами тысяч русских эмигрантов, но, мне кажется, сложнее и трагичнее.
С Елизаветой Моисеевной меня познакомил известный советский физиолог, академик АМН и АН СССР Константан Михайлович Быков, принимавший участие в международной конференции физиологов в Париже. Елизавета Моисеевна, в ту пору практиковавший врач-терапевт, была его переводчицей и, по доброте душевной, гидом и помощницей в ознакомлении с Парижем, его памятниками, музеями и магазинами.
С первой же встречи стало ясно, что Елизавета Моисеевна прекрасно знает русскую эмиграцию во Франции, главным образом — интеллигенцию и французские медицинские круги. Это было интересно не только мне, но и моей жене, которая, несмотря на выезд за границу и рождение второго ребёнка, не потеряла интереса к своей профессии. Елизавета Моисеевна была общительным и разговорчивым человеком, и очень скоро я знал многое из ее жизни.