Явка в Копенгагене: Записки нелегала
Шрифт:
Мы вернулись оттуда и об этом ничуть не жалеем. Дочери наши выросли, вышли замуж, растет внучка. С ранней весны и до поздней осени мы обитаем в крошечной деревушке, затерявшейся в лесах Смоленщины. Сад-огород, грибы-ягоды, коих здесь изобилии. Где еще в мире вы попадете в такой малиновый рай, как не в лесах средней полосы России, когда лесные вырубки сплошь пламенеют малиной? У нас забредешь в грибную пору на болотце, и дух у тебя захватит, когда всюду, куда ни глянешь, целые россыпи белых болотных подберезовичков, кучками стоящих на покрытых изумрудным мхом кочках. А утиная охота по осени! Или в зимнюю пору на лося
Мы всегда стараемся успокаивать людей, сбитых с толку и обескураженных инфляцией и взбесившимися ценами. Мы прожили десять лет за рубежом в условиях рыночной системы и, разумеется, кое-что понимаем. То, что происходит у нас, — это дикий рынок, не рассчитанный на среднего потребителя. Но очевидно, все это скоро кончится. Стабилизация обязательно придет. А за ней расцвет экономики. Иначе быть не может. Были худшие времена. Наша страна, пусть даже в границах нынешней России, — это страна огромная, с невероятными запасами недр, обученными людскими ресурсами и научными кадрами. Сейчас пока идут невидимые глазу количественные изменениям Но придет момент, когда эти изменения перерастут в качественные. Тогда многие из тех, кто по тем или иным причинам уехали, захотят вернуться в нашу страну, чтобы хоть краешком глаза посмотреть, как мы тут живем. Милости просим! Только изменникам Родины путь сюда, наверное, будет заказан. Если, конечно, их не коснется какая-нибудь амнистия. Хотя не было еще у нас в стране амнистий, которые распространялись бы на предателей.
Несмотря на то, что Гордиевский подверг нас невероятным испытаниям, пустил по ветру карьеру, провалил не одну блестяще задуманную операцию, мы не стали бы при встрече кидаться на него с кулаками или плеваться. Просто не подали бы ему руки. И отвернулись бы. И все. Мы от души посмеялись бы над этим его камуфляжем— накладные усы, бородка, — когда он в одной из телепередач (кажется, «Совершенно секретно») суетился там в каком-то музее британской разведки, давая глубокомысленные комментарии по поводу «Великолепной пятерки» (группа Филби).
И от кого он только маскировался? От нас, что ли? Так это ему все равно не помогло бы. А только никто о него в наше время не станет руки марать. Тем более, что он сейчас британский подданный. Может, от соседей по дому маскировался? А детям своим как он все это объяснял? Тем, что подрабатывает актером-любителем в местном театре? Каждый раз нацеплять этот нелепый «камуфляж»! Нам его просто было жаль. И смешно тоже. Ему самому небось надоело. Потому и забросил свои бутафорские усы и бородку.
Кстати, мы отметили одну особенность в отношении предателей Родины: они, как правило, со временем деградируют. Психически и умственно. Да пожалуй, и физически тоже. Мы смотрели интервью с предателем Шевченко, работавшим в Нью-Йорке под крышей ООН. Теперь вот— с Гордиевским. Некоторые моменты в его интервью просто вызывают недоумение. Один из наших лучших контрразведчиков однажды назвал его способнейшим из разведчиков, который, уцелей о до сих пор, мог бы со временем стать руководителем нашей внешней разведки. Лестно, не правда ли? А только не учел уважаемый товарищ, что спецслужбы, на которые работает агент, всячески способствуют его продвижению по службе, подбрасывая ему подчас довольно ценную секретную информацию. Не потому ли он и выглядел таким способным? А тут, на «Пресс-клубе», молодые, еще не слишком искушенные в жизни корреспонденты из редакций газет, назвали его ответы примитивными, а самого его чуть ли не недоумком.
После публикации в газете «Труд» я позвонил корреспонденту В. Головачеву. Между нами произошел примерно следующий разговор:
— Большое спасибо за статью.
— Ну и как статья, понравилась?
— Понравилась. Хотя в ней кое-что упущено. И весьма существенное.
— Ну, газета, сами понимаете.
— Понимаю. Не все можно писать?
— Дело не только в этом. А шеф с вами встречался?
— Нет, не встречался… Наверное, не счел нужным. Может, очень занят был. Может, неудобно было с нами встречаться.
— Отчего так? Ведь он для вас много сделал. И, по-моему, он о вас очень хорошего мнения.
— Мы ему благодарны за это.
— А в партии вас не восстановили?
— Ну, нам никто не предлагал, а сами мы промолчали.
— Что так? Что же вы сами-то? Давайте!
— Да мы вот думаем, стоит ли? Столько времени были вне партии, и ничего, живем…
— А может, и впрямь не стоит, — согласился он, помолчав.
Дома я передал этот разговор «Весте». К моему удивлению, она не разделяла это мое мнение.
— Послушай, а почему бы и нет? Теперь, когда все прояснилось, почему бы нам не поставить вопрос о восстановлении в партии?
— Но зачем нам это нужно? Двадцать лет без малого жили без партии, так чего уж сейчас-то? Я считаю, что правильно они сделали, что не затронули этот вопрос. Ни к чему нам это.
— Нет, ну а все же. А все же! Если это реабилитация, то она получается какой-то половинчатой, неполной. Пусть даже это будет формально, но справедливость, принципиальность должны восторжествовать до конца. Или я не права? Почему бы нам не выяснить вопрос о восстановлении в партии?
— И все же я не понимаю, зачем нам это нужно.
— Мне это нужно! Мне! Понимаешь? Мне!
— Ну не хотят они затрагивать этот вопрос. И все тут. Очевидно, все это связано с очень большими сложностями. Ведь кому-то придется идти в ЦК, все объяснять… Может, кому-то еще и по шее дадут за наше дело.
— А это пускай у них голова болит. Ты как хочешь, а я все-таки хочу поднять вопрос о восстановлении в партии. Хотя бы для того, чтобы поспорить, насколько справедливо тогда, в 1972 году, с нами обошлись, исключив тс из партии. А кроме того, и в глаза кое-кому посмотреть хочется.
Это было весной 1991 года. Мы собрались на все лето в деревню.
— Вот по осени, когда вернемся из деревни, тогда будет видно, — сказал я.
В августе 1991 года после ГКЧП партия была распущена. Наш партийный вопрос снят с повестки дня. Теперь уже навсегда. Для нас, по крайней мере.