Яйцо глака. Антология
Шрифт:
В банке я разглядывал чек — пятерка и три нуля — а тем временем поглаживал в кармане глиняного Хикхофа. Когда же увидел, что вице-президент уставился на мою руку, которая что-то делала в боковом кармане пиджака, я вытащил Хикхофа и поставил на стол.
— Это Хикхоф, — сообщил я.
— Хикхоф?
— Тот самый человек, который оставил мне эти деньги.
— Вы его носите с собой?
— В особых случаях.
— Очень трогательно. Это могло бы войти в красивый обычай.
После визита в банк я отыскал в телефонной книге номер магазина «Пудельвилль».
— Меня зовут Гарольд Норт. Я надеюсь, что вам говорил обо мне мистер Хикхоф.
— Я ожидала вашего звонка.
— Могли бы мы встретиться?
— Разумеется, и чем скорее, тем лучше.
«Пудельвилль» заботился о достойной клиентуре. Салон (так было написано на вывеске) располагался в старой части городка, представляющей собой гнездо крепких, солидно построенных домов, окруженных газонами, садами и обязательными оградами с воротами.
Там были дома тех, чьи предки поселились в этой части страны, и тех, кто пришел сюда позже, потому что ему улыбнулась удача.
Дома выглядели внушительно. Каждый — крепость, охраняющая приватный мир. И каждый из домов пережил немало жестоких зим.
В высоких окнах дедушкиных домов я видел чудесные игрушки — хрустальные канделябры, картины в золоченых рамах, старинные оловянные кружки, серебряные самовары, плотные шторы, балконы с витыми чугунными решетками, винтовые лестницы и деревянные панели на стенах. Каждый из домов был сам по себе яйцом, таящим внутреннее тепло и позволяющим время от времени вылупиться очередному птенцу, который хлопал дверью, выбегал на улицу к собственному автомобилю или поджидающему такси.
Эти намеки на движение, следы, еще не совсем засыпанные утренним снежком, струйки дыма, поднимающиеся над трубами кухонь, оживляли пейзаж, существовавший в замедленном ритме. Холодная зима взяла это гнездо в осаду. И навевала мысли о кладбище. Мне было нетрудно вообразить, что за мной топает Хикхоф, как незаметный шпион, следящий за каждым моим шагом и наслаждающийся роскошью снежной целины.
«Пудельвилль» занимал облицованный гранитом первый этаж особняка. Салон ничем не выдавал своей торговой сути, а уж тем более не признавался, что полон собак, птиц, рыбок, кошек, обезьян и даже муравьев. К стеклам изнутри не прижимались носики щенков и котят. А окно было со вкусом закрыто изображением какого-то знаменитого чемпиона пуделиной породы, глядевшего на вас с презрением существа, которое сумеет оставить свой след в потомстве.
Когда я открыл дверь, нежно звякнул колокольчик.
Звери на этот звук не откликнулись.
В помещении царил запах джунглей. Но даже в этом чувствовалась сдержанность.
Затем я впервые увидел Эльзу Муниш. Она стояла возле аквариума с тропическими рыбками, рассматривая рентгеновский снимок в голубом свете, исходившем от воды. Над ее головой в клетке сидела канарейка и вежливо напевала. Три или четыре пса старались просунуть носы сквозь раскрашенные цветными полосками
Мисс Муниш даже не обернулась.
Она продолжала смотреть на пленку.
Я подумал, что она увлечена рассматриванием пуделиного мочевого пузыря или печени попугая.
Судя по ее голосу, я ожидал увидеть кого угодно, но только не привлекательную, склонную к полноте брюнетку с седыми проблесками в черной пышной шевелюре, уложенной у дорогого парикмахера. Вполне соблазнительная леди, правда, ноги у нее были полноваты.
Я не был уверен, что она слышала, как я вошел.
Но если она не была совсем глухой, то не могла пропустить столь очевидный момент — ведь колокольчик звенел.
Я ждал на расстоянии и не издавал ни звука, если не считать хриплого дыхания, так как приехал в Кучку-на-Гудзоне немного простуженным.
И тут я чихнул. Звук получился громким, словно завопил Гитлер. Я полагаю, что она ожидала чего-нибудь подобного, чтобы изобразить удивление.
Остальные живые существа в магазине замерли, не зная, что этот звук означает.
— Мой панкреатит, — лаконично сообщила мисс Муниш.
— Простите? — не понял я.
— Я обеспокоена моим панкреатитом. Но мне кажется, что поджелудочная входит в норму. Хотите взглянуть?
— Только после ужина, — сказал я.
— Многие считают меня ипохондриком, полагая, что я боюсь смерти. Это именно так! Но я обожаю рентгеновские лучи. Как жаль, что они вредны для здоровья.
— Куда ни кинь, всюду клин, — согласился я. — Меня зовут Гарольдом Нортом.
— Ага, именно вы, а не тот, второй.
— Какой еще второй?
— Человек, именующий себя Наглем.
Синяя птица проснулась, заморгала и повторила:
— Человек, человек, человек!
— Вам доводилось беседовать с человеком по имени Нагль?
— Совсем недавно. Это ваш конкурент. Но мне так жаль доктора Хикхофа! Я прочла о его кончине в прессе. Что его доконало? Сосуды головного мозга? Какой прекрасный человек. Мне его будет не хватать.
Я заметил, что у мисс Муниш тонкий голосок. Она почти не вдыхала. И если ей удавалось глотнуть воздуха, она подолгу держала его в себе. К концу этого периода ее голос становился почти неслышным. Нелегко пришлось с ней Хикхофу!
— Как замечательно, что вся эта суматоха происходит из-за обычного яйца, — сказала мисс Муниш.
— Кстати, о яйце: можно мне на него взглянуть?
— За такие деньги я из него омлет для вас сделаю.
Сперва мисс Муниш заперла входную дверь, хотя, на мой взгляд, нашествие клиентов ей явно не грозило. Затем она провела меня мимо ошейников, клеток, поводков, пакетов и коробок с кормом, мимо парикмахерского стола, покрытого разноцветной шерстью, к маленькой задней двери.
За дверью обнаружилась ведущая наверх лестница.
Квартира мисс Муниш располагалась на втором этаже как раз над «Пудельвиллем». От нее исходило ощущение несколько потертой элегантности.