Язычники

Другаль Сергей Александрович

— Стыдно, — глухо сказал председатель. — Мне стыдно, а как вам, — он обвел взглядом членов комиссии, — не знаю. Куда мы, к черту, годимся. Психологи, социологи. Тесты сочиняем, негласные проверки устраиваем. А тут… просто любить надо.

— И когда я ставил опыт, я хотел убедиться в неотвратимости, в том, что все равно кто-то пойдет. И знал, что пойдет Бугримов в силу закона, по которому лучшие идут первыми. Вы знаете, когда Мануэль увел чертей, мне самому стало не по себе, хотя у меня эта забава вызывает отвращение.

Нури опять надолго замолчал.

— Ну,

и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных колоний. Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по оставшемуся на Земле: пусть он провожает их утром и встречает вечером. Просил Олле потому, что знал — поручи другому, и на Марс попадут особо выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле сразу понял, что требуется. Марсианин по рождению, он отобрал без отбора обычных собак. Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.

СВЕТЛЯЧКОВАЯ ПОЛЯНА

— От-то корова! — сказал восхищенный Олле.

Корова скосила на него огромный, с футбольный мяч, великолепный глаз, обрамленный заостренными ресницами, и жарко вздохнула. Животному было некогда. Животное ело.

— Наша скороспелка. — Сатон погладил корову по животу.

Возле директора Института реставрации природы толпились пахнущие одеколоном отпускные волхвы и цокали языками.

— Что вы видите спереди? — продолжал Сатон. — Вы видите степь, бывшую саванну, прилегающую к лесному массиву ИРП. Видите разнотравье, сеноуборочные автоматы и конвейер, подающий дробленую смесь кукурузы, древовидного пырея и кустарникового клевера. А также коровьи головы… Посмотрите, товарищи, налево.

Волхвы посмотрели. Лента конвейера с дробленой зеленью тянулась вдоль уходящего за горизонт навеса, под которым в прохладе стояли в ряд черно-белые коровы.

— Посмотрите, прошу вас, направо.

Та же бесконечная линия жующих рогатых голов, то же травяное раздолье.

— Что мы видим сзади? — Сатон и волхвы обошли корову. — Мы видим вымя диаметром полтора метра, видим присоски доильного аппарата и навозоуборочный конвейер. Еда и дойка идут непрерывно. От каждой коровы молоко, примерно триста литров в сутки, поступает в молокопровод и подается на завод. — Сатон махнул рукой куда-то в сторону. — Вот и все.

Огромные — от земли до рогов метра два — коровы мерно жевали, слышалось тяжелое хрумканье, дергались присоски, и журчало в трубах молоко. Вокруг шныряли, надеясь на случайную утечку, возбужденные коты.

Необозримая густо пахнущая шеренга рогатых колоссов — это зрелище потрясало воображение. Удивить привыкших ко всякой лесной живности волхвов что-нибудь да значило. Сатон был доволен произведенным впечатлением.

— Лесостепь, саванну, мы осваиваем всего третий год, — сказал он. — И вот первый результат, а? Скороспелку вывели наши генетики: побочный продукт деятельности института. Мутанты. Два приплода за год… Э, вы еще быка не видели! Танкер.

Он оглядел постепенно мрачнеющих волхвов. Их коричневые лица с белыми пятнами недавно обритых бород и усов были сосредоточены.

— Ну. — Сатон

достал темные очки, спрятал за ними глаза. Так он всегда делал перед спором. — Я же знаю, о чем вы думаете!

— То-то и оно, — сказал старший из волхвов, единственный небритый, заросший жутким волосом. — Вытягиваем соки из почвы. Непрерывная косовица… Надолго ли земли хватит?

— Плодородие мы возвращаем. Навоз идет в землю, вводим стимулирующие добавки, нормированное орошение. Экологический баланс сохраняется.

— Не знаю, мастер. И вы не знаете. От этих стимуляторов, от мутагенов в лесу сейчас такое творится, сам черт не разберет. А нас, смотрителей, мало…

— О штатах мы еще поговорим, но в целом за массив я спокоен. В лесу реставрация идет полным ходом. А с годами все уляжется, уравновесится и придет в естественную норму.

— Э, мастер Сатон. — Волхв погладил бороду, и Олле не к месту отметил, что уже в третьей партии встречает принципиальных противников бритья. — Эти мясомолочные монстры нужны, не спорю. Но они, пусти их в поле, откинут копыта, ибо к природе отношения не имеют. Господи, жуют-то как!

— Не согласен. Да, эта корова рассчитана на автокормление, и в поле ей делать нечего, она быстрее объедает растительность, чем передвигается. Но так или иначе — она живая и, следовательно, часть природы. Скороспелка, — целевое животное. Молоко и мясо — вот ее функция.

— Я и говорю, к реставрации эта худоба отношения не имеет. Настоящий зверь многофункционален, он сам по себе, а этой без человека не прожить. И потом, как вы определите момент, когда надо поставить точку, сказать: вот теперь все, реставрация закончена? Сейчас в массиве мы сталкиваемся с такими чудесами, что порой оторопь берет. Порой думаешь: может, мы перемудрили, перереставрировали?..

— А вот наш шмазел. Классифицирован как козлокапустный гибрид. Нигде не описан, так как внешность его описанию не поддается. И не сфотографирован, так как фотографиям все равно никто не поверит.

— От-то да, от-то шмазел так шмазел! — подобрели волхвы.

Рыжий кот повис на присоске, как гимнаст на перекладине. Олле машинально смахнул его, прислушиваясь к беседе. Диспуты, подобные этому, велись уже несколько лет, с тех пор как неудержимо стала увеличиваться площадь лесов, затопляя мелкие города и поселки. Человечество возвращало землю зеленому хозяину. Пока, но до каких пор?

— Ломать — не строить! — говорил на Совете экологов Сатон. — В свое время наши предки весьма успешно оголяли землю, и что? Вспомните, во что обошлись человечеству перестройка промышленности на безотходное производство, отказ от тепловой энергетики, наконец, изменение социальной психологии, еще, увы, далеко не завершенное. Я спокоен за новое поколение: миллионы детей проходят дошкольное воспитание при наших центрах реставрации и привыкают уважать живое и сущее. Но меня страшат рецидивы потребительского отношения к природе: взять сейчас! А кто будет отдавать? Наши потомки? Поэтому давайте думать, давайте семь раз отмерять, прежде чем один раз отрезать.