Йога-клуб. Жизнь ниже шеи

Моррисон Сюзанн

Я вспомнила Лару с Бали, вспомнила, как она жаловалась, что в ее лондонской студии одни претенциозные йогини в дизайнерских йога-шмотках, — и в груди защемило. Я скучала по своим друзьям с семинара. Скучала по простоте наших занятий, по их честности. Мне чуть не поплохело от этой мысли, но да, представьте себе — мне не хватало занятий йогой в компании людей, которые пьют мочу.

Мне хотелось, чтобы моя практика имела смысл и представляла собой нечто большее, чем просто коммерческий обмен или программа по самосовершенствованию для привилегированного меньшинства. И я решила не заниматься йогой, если только занятия не бесплатны или не с добровольной оплатой. Решила не покупать йогические игрушки, которые мне на самом

деле не нужны. И впервые оказалась на перепутье между цинизмом и ортодоксальностью: чем больше йога-студии подтверждали прожженную циничность своей коммерческой духовной практики для благополучных яппи, тем сильнее я убеждала себя в том, что лишь пуристы «понимают, как надо». Ни один из известных преподавателей йоги не понимает, что такое йога на самом деле, думала я. Мало того, мне начало казаться, что только я одна понимаю истинный смысл йоги. И вот я решила взойти на гору в одиночку, стать последним выжившим йогом на земле. Однако не могла при этом сесть, медитировать и не думать о том, сколько денег сэкономлю, если не буду ходить в йога-студию, или не поздравлять себя с тем, что я куда более просветленная, чем вся индустрия йоги. И вскоре мне пришло в голову, что, наверное, я тоже ничего не понимаю. И видимо, проблема в том, что данная духовная практика слишком открыта для различных интерпретаций и потому поддается любому разлагающему влиянию. Это практика для людей вроде меня, которые иногда верят в Бога, а иногда нет, и не могут отличить духовное озарение от кайфа, вызванного продолжительным шопингом. Да кому к черту нужна такая духовность?

Я перестала заниматься йогой. И хотя думала об этом постоянно, мечтала об этом, писала об этом, жаловалась на это, я, тем не менее, не намеревалась возобновлять практику. Ведь зачем, скажите, практиковать религию, которая с такой легкостью принимает тебя в свои ряды?

21 апреля

Рассвело. Петухи и собаки пытаются переорать фейерверки, грохочущие, как пушечные выстрелы. Словно японцы вернулись, чтобы снова оккупировать остров.

Только вспомню вчерашний класс, и хочется рыдать. Но нельзя — иначе не смогу записать, что еще вчера случилось. А день был поистине эпохальным. За этот день я прожила тысячи жизней и все еще не сплю, так что могу прожить еще одну.

После занятия мне очень хотелось пойти домой и лечь спать. Проспать весь день и забыть о том, что случилось. Но я забыла, что у нас дома был Ноадхи, который вырезал из имбиря амулетики и развешивал их по всем дверным и оконным проемам, чтобы защититься от одержимой призраками швабры. Ноадхи запретил нам возвращаться до темноты.

Сказать, что я была недовольна этим, когда Джессика мне напомнила, — значит не сказать ничего. Я пришла в ярость. И готова была уже заявить, что все эти одержимые блендеры и швабры — чушь собачья. Было очень весело размышлять о духах, когда они не причиняли тебе неудобств, но теперь, когда я все слезы выплакала во время занятия и еще потом с Индрой, как прикажете целый день развлекаться в городе из-за какой-то одержимой швабры? Глаза у меня распухли и покраснели, голова раскалывалась. Я чувствовала себя униженной и была страшно зла. Ненавижу реветь на людях. Ненавижу!

Джессика взглянула на меня и отвела в сторонку. Мы зашагали прочь, и она быстро заговорила, точно пытаясь обогнать наше плохое настроение.

— Сюзанн, — сказала она, утягивая меня за руку, — я знаю, что ты сейчас совсем не в духе, но домой нам нельзя, зато мы можем пойти и выпить по кокосово-ванильному коктейлю.

Она вела меня по тропинке через лес к лестнице с четырьмя тысячами ступенек в Кампухан.

— Сосредоточься на пути, — проговорила она, проталкиваясь мимо таксистов и лавочников на главной улице, ведущей в Убуд, прокладывая себе дорогу плечом, как защитник на футбольном поле. — Сосредоточься на награде, которая тебя ждет.

Мы миновали барную стойку в «Каса Луна» и вошли в ресторан. Сели за столик и, когда подошла официантка, хором, без запинки, продиктовали наш заказ.

Коктейль был таким же вкусным, каким мы его помнили.

Но возникла одна проблема. В одну секунду мы наслаждались коктейлями, счастливые, как школьницы, а в следующую перед нами оказались два пустых стакана.

Проблема.

Не волнуйтесь! Мы очень быстро ее решили.

Мы уже собрались заказать себе еще по коктейлю, как вдруг заметили кое-что в меню. Не помню, кто первый. Хотя… наверное, я. Ладно, это была я. Я обнаружила в меню шоколадное пирожное. Под словом «обнаружила» я имею в виду, что я смотрела на это пирожное каждый раз, когда мы ели в «Каса Луна», а еще периодически оно приходило мне во сне — я натиралась им с головы до ног.

Но это было не простое пирожное. Ни одно пирожное не способно вот так приходить ко мне во сне. Нет, это было пирожное размером с кирпич, и когда вы протыкали его вилкой, из самого центра вытекал расплавленный шоколад. Чтобы не было слишком уж шоколадно, повара предлагали употребить этот шедевр с тремя шариками ванильного мороженого. А потом — ну просто потому, что можно, — еще полить его сверху горячей карамелью. Это греховное сооружение называлось «Шоколадная смерть» и, согласно надписи в меню, было «ЛУЧШИМ ДЕСЕРТОМ В УБУДЕ!!!!!!!».

— Мы хотим вот это, — сказала я официантке.

Та кивнула и принялась записывать в своем блокнотике.

— Подожди! — воскликнула Джессика. Она, кажется, заволновалась. — Тебе не кажется, что это слишком? По-моему, не стоит… Не стоит, да? А как же Путь? Как же птица с верхней ветки?

Я заглянула в ее голубые глаза и улыбнулась:

— Знаешь что, моя дорогая? К чертям эту птицу.

Джессика была поражена. Потом начала хихикать.

— Ах ты, непослушная девчонка, — выговорила она восторженным шепотом. — К чертям птицу!

Я снова повернулась к официантке — было неудобно ее задерживать.

— Одну «Шоколадную смерть», — сказала я. — Две ложки.

Джессика не унималась.

— К чертям эту птицу! — закатилась она, подняв пустой стакан из-под коктейля. Она напоминала мне ребенка, только что научившегося ругаться матом.

— К чертям! — воскликнула я и чокнулась с ней пустым стаканом.

— Неси рогатку, — выпалила она.

— Джесс, — призналась я, — ты прелесть.

Можете представить, что бывает, когда получаешь такую дозу сахара в один прием, особенно после того, как почти два месяца не ел сладкое? Я вам скажу. Крышу сносит напрочь. Вскоре нас так вштырило, будто все наши нервные окончания переживали одновременное пробуждение кундалини. Я призналась Джессике, что она самая лучшая. А она — мне.

— Нет, это ты лучше всех.

— Нет, ты!

— Нет, ты.

— Ты супер!

— А ты супер-пупер!

Хммм… Мы-то ржали так, как будто ничего смешнее в мире не было, но вот на бумаге это выглядит как-то не очень смешно. Короче, нам надо было чем-то перебить этот сахарный удар, иначе мы бы пошли на улицу и начали задирать футболки. Джессика предложила заказать кофе. По такому крооооошечному капучино, чтобы вернуться с небес на землю.

Другими словами, мы еще раз надругались над птицей с верхней ветки.

После капучино дело дошло и до бутылочки красненького, и до пары стаканчиков портвейна, после чего мы уже признавались друг другу в крепкой любви и клялись в вечной дружбе, а потом заказали еще одну бутылку вина, чтобы отпраздновать нашу вечную дружбу. Нельзя же пить за вечную дружбу из пустых стаканов?

— Знаешь что, — сказала Джессика, оглядывая останки шоколадно-алкогольного пиршества на столе, — кажется, я нашла секрет, как жить «здесь и сейчас». Вино!

— Мы очень пьяные.