Йоше-телок

Зингер Исроэл-Иешуа

— Мы очень признательны достопочтенному господину за его милость, — сказали они на ломаном немецком, — но хотели бы иметь счастье попасть к его превосходительству. Да пошлет вам Всевышний многие лета за вашу доброту.

Министр, граф Кервиш Навротный, пожилой онемечившийся полувенгр-получех, бледный чванливый аристократ и к тому же дурак — именно поэтому его и назначили министром по делам религии, — выругался сразу на трех языках: на немецком, венгерском и чешском, когда надворный советник Пешелес доложил ему о раввинской делегации. Как раз сейчас у него в кабинете сидела балерина Пипи Яровице. Он уже трижды получал от ее прелестной руки щелчок по носу, но зато трижды успел, приподняв ее подол, рассмотреть в лорнет божественные ножки. Министр прямо-таки посинел от ярости, когда

явился надворный советник. Он обругал всех евреев вплоть до Фарры [170] , но не принять духовных лиц он не мог. Его императорско-королевское величество очень зависел от представителей духовенства. К тому же у министра не было другой работы, кроме как принимать делегации. Поэтому он придал своему бледному старому лицу важное, любезное и торжественное выражение, пригладил редкие волосы на надушенной лысине, что растрепались во время битвы с божественными ногами Пипи Яровице, и велел привести делегацию.

170

Отец патриарха Авраама.

Как только раввинов впустили, те отвесили глубокий неуклюжий поклон и громко произнесли благословение, восхваляя Бога, даровавшего часть Своего величия человеку из плоти и крови.

От смущения и страха они забыли, что такое благословение произносят только перед самим императором. При звуках непонятного еврейского заклинания лицо министра тут же пошло красными пятнами.

— Весьма тронут, весьма тронут, — сказал он и протянул холеную руку в бриллиантах навстречу волосатым, слабым рукам раввинов.

Раввины заговорили нараспев на галицийском немецком, на ту мелодию, на которую читают Гемору; они рассказали ему историю о Йоше-телке, дочери Нешавского ребе и несчастьях, которые все это принесло евреям, верным подданным его императорско-королевского величества. Министр не понял, чего они хотят от него, о каком таком телке они говорят, и его начало клонить в сон.

— Им следовало бы по крайней мере помыться, — твердил он себе под нос, жалея, что пожал руки всем пришедшим.

Перед уходом они протянули ему большой манускрипт и, воздев руки к небу, благословили министра.

— За вашу великую милость мы будем молить Всевышнего за вас, за вашу жизнь, здоровье и благополучие, за его императорско-королевское величество и за министра, его превосходительство, великого и благородного премьера.

— Я не премьер-министр, — сказал граф с легким вздохом.

— Ваше превосходительство скоро им станет, с Божьей помощью, — хором ответили все трое, низко кланяясь. — Тот, кто делает добро народу Израилеву, становится правой рукой государя. Так говорят наши святые, ученые люди, талмудисты.

Сразу же после этого произошло еще кое-что. Случилось кровопролитие между евреями.

По городам и местечкам ездила актерская труппа, которую составляли бывшие помощники учителя из лембергской талмуд торы. Они написали и поставили пьесу под названием «Веселая комедия о Нешавском цадике, или Йоше-телок и две его жены». Помощников учителя когда-то уличили во грехе: они совратили шиксу, служанку габая, прямо в талмуд торе. За это их выгнали, даже не заплатив жалованья. Со злости они стали актерами. Из нешавской истории они сделали комедию на онемеченном идише, написали к ней песни и ставили пьесу в шинках и харчевнях, куда приходят извозчики, слуги и ремесленники. Один играл ребе, другой — Йоше-телка, третий — дочку ребе, а четвертый — шамесову Цивью.

Подмастерьям пекаря и извозчикам очень понравилась комедия, и они набросали в тарелку для сбора денег много крейцеров. Это воодушевило актеров, они начали ездить из города в город, из местечка в местечко. Они даже взяли в труппу женщину — служанку-сироту, которая играла Цивью и пела грустные песенки о горькой сиротской доле. Сцена, в которой она стоит на коленях перед дочерью ребе и с плачем молит не отнимать у нее Телка, смягчила бы и камень. Повсюду шли драки между нешавскими хасидами, которые не давали труппе играть, и простым людом, который хотел посмотреть представление. Они дрались палками, поленьями.

Один меламед [171] из Нового Сонча начал войну против комедиантов.

Он собрал в городе толпу — мужчин с палками, женщин с кочергами и лопатами, позвал набожных ремесленников, и все с воплями и галдежом направились к офицерскому казино, которое труппа арендовала под театр.

— Люди! Вперед, во славу Всевышнего! — воскликнул меламед и вышел вперед, навстречу парням, охранявшим казино. — Мы не позволим глумиться над нашим святым цадиком!

Парни предупредили меламеда, что он сейчас получит, но тот не отступал. Широко раскрыв глаза, подняв руки, он выступил вперед и крикнул толпе:

171

Меламед — учитель в хедере (еврейской начальной школе)

— Люди! Принесем наши жизни в жертву! Умрем за веру!

Охранники так отшвырнули его, что он упал, ударился головой о камни и больше уже не встал. Его накрыли жупицей и оставили лежать до прихода полиции.

По всей округе поднялся крик и стон.

— Конец света! — вздыхали люди. — Из-за нешавского двора пролилась еврейская кровь.

Зашумели и гои. Во всех венских газетах появились красочные описания войны между «Lockenjuden», пейсатыми галицийскими фанатиками. Приезжали специальные корреспонденты. Один депутат-священник выступил в парламенте с интерпелляцией [172] .

172

Интерпелляция — вид официального запроса парламентского депутата правительству.

— Известно ли господину министру внутренних дел, — спросил он, — о кровавых стычках в Галиции, что происходят в народе, избранном Иеговой, в связи с бигамией при дворе цадика? Известно ли ему, какие меры следует предпринять?

В тот же день в Лемберг по телеграфу пришел запрос из Вены от министра внутренних дел, адресованный императорско-королевскому наместнику, графу Кучебицкому.

В нешавской крепости пробили брешь.

Глава 26

Реб Шахне-даен добился своего.

К Пейсаху во всех галицийских городах и местечках на стенах домов появилось воззвание, под которым подписались семьдесят раввинов и мудрецов — столько же, сколько было в Синедрионе, — призывавшее реб Мейлеха, Нешавского ребе, предстать перед судом Торы.

На старых стенах и каменных оградах бесмедрешей, синагог, боен и бань, среди всевозможных записок о зажигании свечей, кошерной посуде, растопке миквы, потерянных и найденных вещах; среди объявлений от сойферов, проверяющих тфилин, и специалистов, исцеляющих, Боже упаси, увечья и переломы без операции, с помощью простого пояска; среди записок от пекарей, предупреждающих, что после зажигания свечей они ни у кого не будут принимать чолнт [173] ; среди сообщений от бродячих торговцев о новейших сборниках рассказов, ермолках и поясах по сходной цене; между призывами к благочестию и пересыпанной немецкими словечками рекламой от парикмахерши, которая предлагала почтенным набожным дамам самые модные парики из настоящих волос и козьей шерсти, только что из Вены, великолепные и безупречно кошерные — среди всего этого, на самом почетном месте, висел огромный лист бумаги, печатное послание на древнееврейском и идише, перед которым непрерывно толпились люди.

173

Чолнт — традиционное субботнее еврейское блюдо, жаркое из мяса, картофеля и фасоли. Вечером накануне субботы горшок с чолнтом ставили в остывающую печь, где блюдо томилось до субботы. Таким образом хозяйки могли накормить семью горячей едой, не нарушая запрет готовить пищу в шабат. Те, у кого не было собственной печи, несли горшки к пекарю.