Йоше-телок
Шрифт:
— Ха-ха-ха! — рассмеялись гои, расхохотались громко, от души; их смех напоминал треск рассохшихся бочек в жаркий день. Гулкий смех прервало пение «казаков».
— «Эйн келойкэйну, — пели „казаки“, — эйн кемалкейну» [43] .
Глава 3
Весь долгий летний день жених и невеста постились.
На Сереле, невесте, пост никак не сказался. Она была голодна, но безмятежна. Никакие тревоги не омрачали ее настроения.
43
«Нет подобных нашему Богу» — гимн. В ашкеназской традиции поется в конце субботней и праздничных литургий.
На
— Ой, какие красивые! — только и сказала она.
С точно таким же спокойствием Сереле выслушала сестер — обрюзгших баб, дочерей ребе от предыдущих браков, — которые принялись разучивать с ней главные обязанности невесты, когда до свадьбы оставались считанные дни.
Они разговаривали с юной девушкой очень таинственно, всячески намекая на новые женские обязанности и заповеди, так, чтобы четырнадцатилетняя невеста не смутилась.
— Сереле, — говорили они, — нам, женщинам, Тору учить не надо. Всевышний дал ее только мужчинам. Но зато мы должны исполнять собственные обязанности и заповеди, а это так же хорошо, как учить Тору.
Они приводили примеры из жизни святых праматерей: Сарры, Ревекки, Рахили и Лии, подбирали самые изысканные слова, лишь бы Сереле не застыдилась. Но это было ни к чему.
Крупная, рослая, дородная Сереле выполняла все обряды просто, без затей. Стыдливый румянец ни разу не покрывал ее полных щек, улыбка ни разу не озаряла ее холодных глаз. Ею владело спокойствие — спокойствие женщины, которая готовится к новой жизни с чувством долга и уверенностью.
В ночь перед свадьбой она все так же спокойно отправилась в микву при дворе ребе; ее вели туда все сестры, благотворительницы и всякая мелкая шушера, под пронзительный аккомпанемент городского оркестра. Сестры с завистью смотрели на молодое, крепкое девичье тело, на ее созревшие бедра и грудь и сплевывали:
— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить…
Они угощали ее апельсинами, всякими лакомствами, которые обычно дают невестам, поскольку те слабеют от воды и утомительных ритуалов.
— Ешь, невеста, — говорили они, — у тебя, верно, уже под ложечкой сосет.
Но она в этом не нуждалась. Она чувствовала себя хорошо и была полна сил.
Так же степенно Сереле встретила банщицу [44] , которая пришла обрить ей голову.
В Нешаве невестам бреют голову не наутро после свадьбы, а прямо в день свадьбы. Сестры повели Сереле с собой, чтобы подготовить ее. Еще с девических лет, которые женщины так любят хранить в памяти, они запомнили свой страх перед бритьем. Поэтому они вдруг принялись гладить Сереле по голове, перебирать ее густые волосы, заплетать их в косы и отпускать комплименты.
44
Работница миквы, помогающая женщинам совершить обряд ритуального омовения.
— Какой густой лес, — говорили они с таинственной интонацией замужних женщин, которые, заплетая невесте косы, вспоминают свое первое счастье и последующее увядание, — пусть он пойдет в жертву, Сереле, как первый урожай, что евреи в Иерусалиме отдавали Господу.
Но для Сереле никакого урожая не существовало. Она просто знала, что так надо, и исполняла эту обязанность, как и все прочие. Банщица не могла нахвалиться ее набожностью и праведностью.
— Такая чистая душа, — говорила она, макая медовую коврижку в выставленную ей водку, — чтоб ее сыночек сиял так же, как сияют ее румяные щечки, чтоб его небеса так же любили.
Большими ножницами она остригла Сереле волосы — криво, оставляя неровные пряди, а потом, сверкнув лезвием бритвы, принялась скрести остриженную девичью голову, пока та не стала похожа на голову овцы.
— В добрый час! В добрый час! — поздравили Сереле сестры и покрыли ее голову, ставшую совсем маленькой, белым атласным платком.
— В добрый час! — ответила Сереле, завязывая кончики платка под подбородком, словно женщина в летах.
Банщица ходила от сватьи к сватье, собирая деньги за стрижку.
— Мне по крейцеру за волос, — сказала она, подходя к невесте, — а тебе, с Божьей помощью, — обрезание сына… [45]
— Если будет на то воля Божья, — и вашим дочерям того же, — ответила Сереле без всякого смущения.
Позже она точно так же, без всякого смущения, сидела в невестиной комнате и учила обязанности невесты по молитвеннику «Корбн Минхе» [46] в переплете из слоновой кости с золотым замочком.
— «Она должна охотно соединяться с мужем, — читала она нараспев, на мотив тхины [47] , — и не причинять ему, Боже упаси, никаких огорчений, а, напротив, выказывать ему любовь и с готовностью исполнять это богоугодное дело, согласно заповеди и обычаю, чтобы у них, с Божьей помощью, родились сыновья…»
45
То есть банщица желает Сереле родить сына.
46
«Корбн Минхе» («Жертва полуденная») — молитвенник на идише для женщин.
47
Тхинес (ед. число тхина) — молитвы, составленные на идише специально для женщин.
А вот Нохемче, жених, был далеко не спокоен.
Весь долгий летний день и часть ночи перед свадьбой он провел в тяжких мучениях. Он целые сутки ехал в поезде из Рахмановки через границу в Нешаву. Жених нуждался в отдыхе. Но его ни на минуту не оставляли в покое. Сначала люди пришли поприветствовать его. На свадьбу приехали тысячи гостей, и каждому из них он должен был пожать руку и сказать «здравствуйте». Рука у Нохемче сразу же разболелась. В горле пересохло.
Когда гости разошлись, тесть, Нешавский ребе, пригласил его зайти и долго продержал у себя. Ребе уже успел несколько раз за этот день выпить водки с приезжими хасидами и закусить медовой коврижкой. Он был не пьян, но немного навеселе. Ему хотелось разговаривать, много разговаривать. Он тараторил, проглатывая слоги, да к тому же тянул гласные, как это водится у галицийских ребе, и рахмановец Нохемче не понимал почти ни слова. Кроме того, реб Мейлеху хотелось показать жениху свою ученость. Он помнил толкование к Писанию, которое произнес перед гостями на своей первой свадьбе лет пятьдесят тому назад, и теперь пересказал его Нохемче с начала до конца [48] . От этого он сам пришел в дикий восторг, схватил юношу за подбородок, словно у того уже была борода, хлопал в ладоши, наседал на Нохемче, толкал его в бока, брызгал слюной, раз за разом повторяя одно и то же:
48
Согласно традиции, на свадьбе жених произносит толкование отрывка из Торы или Талмуда, демонстрируя свои успехи в изучении и понимании священных текстов.
— Понимаешь ты или нет? А, где тебе…
При этом он дымил ему в глаза крепким сигарным табаком. Дым отзывался горечью в пустом желудке юноши. Тот задыхался, кашлял. Но тесть не слышал его кашля. Он вообще никогда никого не слышал, кроме себя самого, сам говорил и сам же запальчиво отвечал.
— Понимаешь… понимаешь? А, где тебе… — скороговоркой бурчал он из-под всклокоченной бороды и усов.
Едва Нохемче вышел из комнаты тестя, как его встретили сыновья ребе, такие же напористые и тупые, как и их отец, и стали водить жениха из комнаты в комнату. Всюду, куда братья заходили, они пили водку за здоровье друг друга, ели медовые коврижки, а о посте жениха даже думать не думали.