Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого
Шрифт:
В конце марта запрет на деятельность партийной организации нацистов в Берлине был снят, и ее вожди с новой энергией развернули борьбу за победу на выборах в рейхстаг, которые были не за горами. Геббельс был нарасхват, выступая на партийных митингах не только в Берлине, но и в других городах Пруссии, в частности и потому, что Гитлеру не разрешалось произносить там речи. В специальном предвыборном выпуске газеты Геббельс успокоил своих соратников по поводу того, что нацисты, избранные в парламент, могут утратить свои боевые качества: «Нет, — говорил он, — придя в рейхстаг, мы останемся революционерами. Это наша политика — проникнуть во вражескую крепость и разрушить ее изнутри! Мы будем в рейхстаге не друзьями и даже не нейтральными наблюдателями, а врагами существующего порядка, подобно волкам, ворвавшимся в стадо овец!» Но результаты выборов 1928 года не оправдали ожиданий нацистов, так как их партия получила всего 2,6 % голосов и 12 мест в рейхстаге, причем от округов
Постепенно Германия погружалась в трясину экономических трудностей, и нацистская пропаганда старалась этим воспользоваться. В сентябре 1928 года нацисты выступили с кампанией против «плана Дауэса». Ни Геббельс, ни его коллеги из «Ангрифф» не имели солидной экономической подготовки, но они восполнили этот недостаток умением упростить проблему, возмущаясь размерами репараций и играя на чувствах с помощью лозунгов типа: «План Дауэса — это нищета навеки!» Был выпущен специальный значок, изображавший гиганта («германский народ»), согнувшегося под тяжестью креста («план Дауэса») и сжавшего кулаки («символ сопротивления»). Была проведена и специальная «неделя протеста», и Геббельс, выступая на митингах, призывал слушателей не подчиняться «эксплуататорам и сверхбогачам, желающим превратить Германию в «колонию Дауэса». По завершении недели, в воскресенье, нацисты впервые сумели арендовать для митинга огромный «Спортпаласт» — Дворец спорта, и «Дер ангрифф» с восторгом объявила, что «национал-социализм стал в Берлине массовым политическим движением». Вскоре после этого состоялась массовая демонстрация членов партии, на которой в качестве главного оратора выступил Гитлер, и это мероприятие тоже прошло с успехом. Геббельс проявил невероятную настойчивость и умение, расчищая путь фюреру и прославляя его как «сверхчеловека». «Когда говорит Гитлер, — писал Геббельс на следующий день, — всякое недоверие рассыпается в прах, повинуясь магии его слов. Можно быть либо его другом, либо врагом, и в этом — секрет его силы: в фанатической вере в национал-социализм и в Германию!»
Полурелигиозная вера в «спасителя нации» подогревалась самыми мрачными прогнозами на ближайшее будущее. В конце 1928 года газета «Дер ангрифф» предсказывала (с большой долей желания того» чтобы ее прогноз оправдался): 1929 год будет для Германии годом катастроф во всех областях. Геббельс был радикалом, и его возмущение капиталистами было отчасти искренним, хотя и направленным целиком против еврейских и иностранных капиталистов. Поэтому когда в Париже собрался совет международных экспертов по проблеме германских репараций, «Дер ангрифф» насмешливо окрестила его «конференцией банкиров» и назвала его председателя Джона П. Моргана «главарем международной шайки финансистов», одержимых желанием выжать из Германии побольше репараций, а помогавшего ему доктора Гильфердинга, французского министра финансов — «сборщиком налогов, имеющим международную квалификацию».
И до, и после принятия правительством Мюллера плана решения вопроса о репарациях Геббельс твердил о «заговоре теневого кабинета трех евреев»: Бернгардта, Брайтшейда и Гольдшмидта. Это была все та же тактика разоблачения «неприглядной реальности, скрывающейся за официальным государственным фасадом», которую постоянно применяли и Геббельс, и вся его партия, отыскивая противоречия в действиях властей, и все та же эксплуатация мифа о «скрытой руке», дергающей за ниточки политики: «Пока лидеры социал-демократов десятки лет твердили дежурные фразы о братстве и человечности, финансовый капитал выковал крепкую цепь, которой теперь хочет навеки опутать германских трудящихся». Целью было посеять страх и вызвать негодование масс. Один из нацистских плакатов того периода изображал мощный сжатый кулак (олицетворяющий финансовое закабаление), нависший, с садистской угрозой, над беззащитным ребенком («будущее поколение немцев»), который плачет от страха и пытается защититься, закрываясь крошечными ручками. Рядом стоит его отец, изможденный германский рабочий, бессильно опустив голову, а штурмовик в коричневой рубашке, мужественный и подтянутый, трогая его за плечо, показывает на грозящую опасность и кричит: «Отец, проснись! Спасай свое дитя! Вступай в ряды национал-социалистов!»
Такая псевдорелигиозная пропаганда явно заимствовала свои идеи и язык у христианской религии, используя ее концепции и символику. Вот пример: «Новый план международных финансистов завершает круг наших несчастий и позора. Перед нами — крестный путь. Германский народ уже прошел через многие страдания. И вот теперь его мучители готовятся распять его и посмеяться над ним!»
Таким было это движение — пародией и на социализм, и на религию: здесь говорили о «Голгофе», имели своего новоявленного «Спасителя» и, разумеется, своих «мучеников». Нацистская пресса трубила о героизме штурмовиков, описывая их непрекращавшиеся стычки и драки с коммунистами и социалистами. Они всегда были «обороняющейся стороной»: на них «нападали», а они «защищались», в целях «самообороны». Некоторые из штурмовиков были и в самом деле убиты в этих столкновениях, и Геббельс мобилизовал все свое вдохновение, чтобы пробудить в публике чувство сострадания к погибшим, воспевая их как самоотверженных героев, вдохновивших остальных своим примером. Некоторые из наиболее проницательных аналитиков из республиканского лагеря еще в 1932 году отмечали, что это истеричное воспевание героизма и жертвенности составляло очень важную и характерную черту нацистской пропаганды (проявившуюся в дальнейшем с таким ужасающим размахом).
«Героям» и «мученикам» противостояли «злодеи»: антиподом Хорсту Весселю был «Исидор» Вейсс. Драматическая история о том, как Хорст Вессель, молодой командир берлинских штурмовиков, был ранен, боролся за жизнь, а потом умер в больнице, постепенно обросла живописными деталями и превратилась в легенду о самопожертвовании. Как уж там все произошло на самом деле и почему он погиб — теперь трудно сказать с уверенностью, но ясно одно: идеализированный образ «героя», созданный Геббельсом, так же далек от действительности, как карикатуры, изображавшие «Исидора» — от истинного облика доктора Вейсса из берлинской полиции.
Хорст Вессель, молодой человек в возрасте 21 года, студент юридического факультета, сын священника, был знаком многим в берлинской организации нацистской партии, так как он часто выступал на собраниях и был командиром группы штурмовиков. Он работал активно: быстро укомплектовал свой отряд новыми добровольцами и сделал его одним из самых боеспособных подразделений, постоянно вступая в уличные стычки с коммунистами. К тому же он написал стихотворение, называвшееся «Выше знамена!», помещенное в приложении к «Ангрифф» за подписью «Неизвестный штурмовик». Стихи были так себе: простые, грубые и неприятные, проникнутые жестокой агрессивностью и «марширующим» напором. Они призывали «освободить улицы для коричневых батальонов» и славили погибших штурмовиков, «наших товарищей, павших в боях с Красным фронтом и реакцией». Три куплета стихотворения стали вскоре широко известны среди нацистов.
Через некоторое время после публикации стихотворения Хорст Вессель вдруг утратил всякий интерес к партийным делам и забросил свои обязанности. Возможно, тут сыграла роль его любовь к женщине-проститутке Эрне Янике, с которой он стал жить. К несчастью, им помешал Али Хелер, бывший любовник Эрны и ее сутенер, который как раз вышел из тюрьмы, отсидев там несколько лет. Говорили, что он был членом коммунистической организации «Единство», находившейся в Берлине. Если даже он и был коммунистом — а на это особенно упирала вся нацистская пресса, — то его столкновение с Весселем было вызвано скорее всего не политическими мотивами, а ревностью, обычной в таких ситуациях «любовного треугольника», в данном случае — самого низкого пошиба. Понятно, что Хелеру не доставило удовольствия найти свою «невесту» в объятиях соперника-нациста. Их встреча закончилась дракой, и когда Вессель попытался достать револьвер, Хелер опередил его, выстрелив в него несколько раз. Вессель с тяжелыми ранениями был доставлен в больницу.
Геббельс полностью игнорировал все спорные факты в судьбе Весселя. Узнав об инциденте со стрельбой, он сразу же вознамерился нажить на этом деле «политический капитал».
Вессель пользовался симпатией среди членов партийной организации, и газета «Дер ангрифф» стала помещать ежедневные бюллетени о состоянии его здоровья. Геббельс вел сентиментальный счет посещениям раненого героя, принимавшего друзей в больничной палате. Вессель смог сказать всего несколько слов, что-то вроде «необходимо держаться», и гауляйтер объявил это «самым патетическим и незабываемым моментом в своей жизни». Он пригрозил «уничтожить его убийц» и процитировал слова из стихотворения Весселя: «Товарищи, погибшие от рук коммунистов и реакции, маршируют рядом с нами в наших рядах!»
Стараниями Геббельса образ Хорста Весселя вошел в нацистскую мифологию, а его песня стала частью идеологии движения: «Мы добьемся того, что через десять лет ее будут петь дети в школах, рабочие на фабриках, солдаты в походе. Она обессмертит его имя!» Так все и вышло: в Третьем рейхе песня Хорста Весселя стала вторым национальным гимном. Геббельс устроил погибшему необыкновенно пышные похороны, с шествием колонны штурмовиков, и произнес проникновенную речь, полную сентиментов и фанатизма. Окончив ее, он крикнул собравшимся, подняв руку в драматическом жесте: «Хорст Вессель!», и штурмовики рявкнули в ответ: «С нами!» — вполне в духе стихов умершего. Все точно рассчитав, Геббельс использовал дух религиозной церемонии в практических пропагандистских целях. Хорст Вессель был представлен как современный святой, живший ради своих убеждений и погибший за них: «Это был и социалист, и святой! Один из тех, кто мог сказать — идите за мной, я искуплю ваши грехи! Если кто-то должен пожертвовать собой и подать пример, то я готов сделать это!»