Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
Они миновали другой памятник борцам за свободу России, поставленный в пятьдесят третьем, в десятилетнюю годовщину освобождения от коммунизма. Он был установлен перед собором, на том самом месте, где при большевиках стояли Минин и Пожарский, и даже отчасти напоминал предшественника по композиции, носившей, впрочем, еще более аллегорический характер: боец РОА принимает знамя у белогвардейца. Памятник стал последней работой Веры Мухиной.
Друзья прошли справа от храма по устремлявшейся вниз брусчатке (к счастью, полностью очищенной от наледи) и вышли на Васильевский спуск.
Запахло жареным. В прямом смысле. Здесь царил еще один символ солнца. Практически до самой реки площадь была уставлена павильонами, ларьками и палатками, стилизованными под терема, избушки и даже какие-то
Но Эберлинг, тронув Власова за рукав, указал в другую сторону: - Ты только посмотри.
Фридрих посмотрел. Над большим крытым павильоном был растянут рекламный плакат - фото прямоугольного стола, накрытого красной скатертью. В центре стола на тарелке возвышалась горка круглых бледно-желтых блинов. На верхнем черной икрой была выложена свастика. Не требовалось богатого воображения, чтобы опознать во всей этой композиции райхсбаннер.
– Ну это уже слишком!
– возмутился Фридрих.
– Мало им этих идиотских кокошников - это еще, в конце концов, их собственные проблемы...
– Не понимаю, что тебе так не нравится, - пожал плечами Хайнц.
– По-моему, неплохо придумано.
– Ты что, не понимаешь, какая это чудовищная пошлость?! По-твоему, знамя Райха можно использовать, как скатерть? Может быть, ещё и как половик у двери?
– Как половик - нет, о половик вытирают ноги, а вот скатерть в славянском быту - очень уважаемая вещь. Русские на протяжении всей своей истории голодали. И напомнить лишний раз, кто именно принёс им сытость и изобилие - не такая уж плохая мысль... И кстати о сытости - давай уже, наконец, возьмем блинов и поедим.
– Давай. Только уж точно не там!
Власов повернулся было в сторону жонглера, но к тому выстроилась довольно длинная очередь, так что Фридрих двинулся дальше и подрулил к окошку избушки, пользовавшейся меньшей популярностью - видимо, по причине нехватки рекламы, а не качества: от окошка как раз отходил турист с фотоаппаратом на животе, с явным удовольствием жующий свернутый трубкой, сочащийся горячим маслом блин. Хайнц не удержался и заказал себе блины с икрой (все-таки красной, а не черной, как на пресловутом плакате), Фридрих же избрал более дешевый вариант с клубничным вареньем. Выбор напитков тоже оказался довольно широким, включая квас, морс, лимонад и даже какой-то "горячий сбитень", но друзья не стали экспериментировать и взяли себе обычного чаю с лимоном. Ближайший свободный стоячий столик был не слишком чистым - кто-то уже успел капнуть на него медом и пролить маленькую лужицу какой-то темной жидкости, возможно, того самого сбитня - но, пока Фридрих брезгливо косился на этот непорядок, Хайнц водрузил поднос с заказом прямо на лужицу и тем пресек дальнейшие сомнения. Власов намеренно встал спиной к оставшемуся позади плакату.
В первую минуту они лишь активно работали челюстями, ибо прогулка на свежем воздухе и впрямь изрядно разожгла их аппетит. Но затем Эберлинг, все еще жуя блин, вернулся к разговору:
– Воф, нафйимех, амехихансы...
– Ты прожуй сначала.
Хайнц сглотнул.
– Американцы, говорю. Их можно упрекнуть в чем угодно, только не в отсутствии патриотизма. Но они рисуют свой флаг на лифчиках и трусиках. Один тип из политотдела говорил мне, что даже на презервативах. Как думаешь - зачем?
– Тоже мне, нашел обладателей тонкого вкуса! Да они просто не понимают, какая это пошлость и профанация!
– Кому надо, тот все прекрасно понимает. Просто флаг на таких местах на подсознательном уровне связывает идею американского патриотизма и идею секса как приятного занятия - как бы ты к нему ни относился...
– Я никогда и не отрицал, что оно приятное. Я лишь говорю, что оно превращает разумное существо в скотину. Как и алкоголь, как и другие наркотики.
– Хорошо, хорошо, не будем спорить. Пусть в скотину. Простейший механизм формирования условного рефлекса, как у собаки Павлова. Но это работает! Американцы апеллируют к низменному - и выигрывают. А мы все больше говорим о высоком и священном, и обыватель начинает зевать, - Эберлинг отправил в рот очередной кусок блина.
Вокруг по-прежнему было полно народу, клубившегося между павильонами. Какой-то невысокий мужичонка, проталкиваясь за спиной Хайнца, задел того плечом и буркнул по-русски извинение. Эберлинг дернул щекой, но не стал оборачиваться.
– Знаешь, я совсем не уверен, что выигрыш ценой низменного оправдан, - произнес Фридрих.
– Я даже не уверен, что это вообще можно назвать выигрышем.
– Ой, ну можно подумать, мы не занимаемся тем же самым! Все эти наши песни о девушке, ждущей солдата, как бы ее ни звали - Лили Марлен, Эрика, Доротея, Герда Урсула Мари - они к чему апеллируют, по-твоему? Просто мы ведем себя ханжески, не называем вещи своими именами, не говорим, что этот солдат сделает с девушкой, когда она его таки дождется. Скунсы действуют прямее - и получают лучший результат.
– Между прочим, от этих песен я тоже не в восторге, - пробурчал Фридрих и отхлебнул чаю.
– Не с музыкальной точки зрения, конечно...
– А потому, что они пропагандируют любовь, то есть столь презираемое тобой неразумное поведение, - подхватил Эберлинг.
– А ты лучше подумай - многого ты добьешься от солдата, пропагандируя ему разумное поведение? Сам сегодня говорил - военные песни апеллируют к эмоциям. Почему? Потому что солдат глуп и не понимает доводов разума? Нет! Потому что доводами разума невозможно убедить его отдать жизнь. Любая потеря для человека - это потеря лишь какой-то части его мира. Потеряв жизнь, он теряет весь мир. Часть всегда меньше целого. С рациональной точки зрения жертва жизни никогда не оправдана. Поэтому да, ради твоих высоких идеалов нужно превращать человека в низменную нерассуждающую скотину.
– Жизнь, так или иначе, конечна...
– начал отвечать Власов, и в этот момент у него зазвонил целленхёрер.
Фридрих поспешно вытер пальцы салфеткой и выхватил трубку. Звонил шеф.
– Это Клаус Ламберт, - сообщил Мюллер без предисловий.
– Когда и куда?
– спросил Власов столь же лаконично.
– Завтра около полудня в Москву.
Фридрих похвалил свою интуицию: значит, все-таки не в Бург. Он хотя бы находится в правильном городе, и время еще есть.
– И знаете, что самое скверное, мой мальчик?
– продолжал шеф.
– Не то, что я узнаю об этом только сейчас. А то, какими окольными путями мне пришлось это узнавать. Словно речь о тайном визите какого-нибудь американского генерала в Афганистан.