Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
– Да, но есть еще кое-что, - продолжил Хайнц.
– Во-первых, Гельман крутится не только в местных кругах. У него есть контакты среди лидеров СЛС. Ещё интереснее то, что Гельман несколько раз посещал китайское представительство в Бурге - по официальной версии, по поводу организации выставки предметов древнего китайского искусства. Какое отношение он имеет к китайским древностям, непонятно. Думаю, это ширма. Кроме того, Гельман считается культовой фигурой не только среди либеральной интеллигенции, но и среди вполне аполитичной "продвинутой молодёжи". То есть основных потребителей наркоты.
Фридрих покрутил в голове
Власов принял решение затребовать в Управлении дополнительную информацию по Рифеншталь-фонду, по Гельману с его галереей, и ещё по ряду смежных тем. Впрочем, скорее всего, самое главное придётся выяснять на месте... А это значит, что визита в город на Неве ему не избежать.
– Приехали, - прервал его раздумья Эберлинг, паркуясь напротив торца многоподъездной двенадцатиэтажки. Дом растянулся чуть ли не на полкилометра от Каширского шоссе до Домодедовской улицы. Обойдя окруженный какими-то сомнительными по виду и запаху ларьками вход на станцию подземки "Домодедовская", друзья направились к зданию. Фридрих скользнул неодобрительным взглядом по торцевой стене, до двухметровой высоты размалеванной автографами местной шпаны. Помимо признаний в любви, обещаний "урыть", неряшливо набрызганной из пульверизатора огромной эмблемы команды "Спартанец" и изложенных явно другой рукой характеристик умственного уровня и сексуальной ориентации ее болельщиков, а также, разумеется, неизменного русского триграмматона, присутствовавшего аж в двух вариантах, красовался здесь и толстый контур пятиконечной звезды. Правда, нарисован он был белой, а не красной краской, так что мог означать не запрещенную большевистскую, а всего лишь неодобряемую американскую символику. Но в этом, конечно, хорошего тоже было мало.
– Второй подъезд, девятый этаж, - сообщил Эберлинг.
Домофон не работал. Открыв дверь, Фридрих увидел, что провода выдраны с мясом. Подъезд был погружен в полумрак; лампочка, как ни странно, горела, но стекло было очень уж грязным. Хайнц нажал сожженную местными вандалами кнопку лифта, но Власов не стал изменять своему принципу и двинулся вверх по лестнице, стараясь не обращать внимание на плевки, окурки самокруток и настенные художества. Правую руку он при этом держал в кармане, хотя, конечно, вероятность, что кто-то, заслышав лифт, выскочит из квартиры и бросится вниз по лестнице, была ничтожной.
Когда Фридрих добрался до площадки девятого этажа (с неудовольствием отметив, что все-таки слегка запыхался), Эберлинг, конечно, был уже там.
– Тишина, - сообщил он, не дожидаясь вопроса, - никакой реакции. Жди здесь, я за управдомом и околоточным.
Ждать пришлось долго, почти полчаса. За это время Фридрих, конечно, не удержался от искушения самому пару раз нажать на кнопку звонка, но, разумеется, также не добился результата. Затем он услышал, как в квартире звонит телефон; выдав семь дребезжащих рулад, аппарат вновь затих. Наконец сзади загудели, расходясь, двери лифта, и на площадку вышли трое: Эберлинг, плешивый мужичонка с вечно недовольным и словно бы пыльным лицом и флегматичного вида околоточный надзиратель лет пятидесяти пяти, зобатый и с грушевидным носом.
– Да запой у него, небось, - раздраженно доказывал мужичонка, доставая, тем не менее, большую связку ключей, - валяется там и дрыхнет...
– Открывайте, - строго велел Фридрих, снова нащупывая пистолет.
– Понятых звать будем?
– зевнул полицейский.
– Положено, вообще-то...
– Мы вместо них, - решительно заявил Власов, становясь чуть слева от двери. Хайнц, также с рукой в кармане, занял позицию с другой стороны. Формально, не будучи сотрудниками российских правоохранительных органов, они и впрямь могли выступить в роли понятых.
Клацнул замок, и управдом со скрипом отворил дверь. Фридрих осторожно потянул носом - газом не пахло. Тлением как будто тоже... но прошло слишком мало времени. В квартире по-прежнему стояла мертвая тишина.
Эберлинг, уже не стесняясь русских, достал пистолет и решительно шагнул в прихожую, поводя стволом по сторонам, словно полицейский из американского боевика. За ним, также с оружием наготове, последовал Власов. Хайнц на секунду замер на пороге комнаты, затем вошел, медленно опуская оружие.
На узком продавленном диване, свесив ноги в ботинках на пол и задрав к потолку небритый подбородок, лежал неопрятного вида мужчина лет пятидесяти на вид. На первый взгляд он и впрямь походил на жертву тяжелого запоя, если бы не слишком неестественная бледность и синева под ногтями.
Эберлинг склонился над таксистом, поискал пульс на шее, оттянул веки.
– Мертв, конечно?
– уточнил для проформы Власов.
– Мертвее не бывает. Я, конечно, не медик... но думаю - не меньше суток.
Фридрих тут же скользнул мимо стоящего столбом полицая на кухню.
На столе, покрытом не особенно чистой клетчатой клеенкой, стояло нечто, напоминающее огромный флакон для духов. Приглядевшись, Власов понял, что это бутыль необычного дизайна. Смотрелась она в замурзанной квартире так же нелепо, как китайская ваза.
Рядом стоял пустой стакан и открытая трехлитровая банка с солеными огурцами. На полу валялась вилка.
Управдом, выглядывая из-за плеча Власова, оглядел этот натюрморт и без всякого удивления заключил:
– Допился, ханурик. Паленой водки небось у метро купил, и привет.
– Это водка?
– решил на всякий случай уточнить Фридрих, показывая на бутылку.
– Н-да, водка, - Эберлинг почему-то смутился.
– Элитная. Товар для Тверской.
– Да палёнка это самая обычная, - встрял управдом.
– Ханурики водочные бутылки в мусорке ищут и в ларьки сдают у метро. Десять копеек бутылка. А что туда потом наливают, так про это лучше не думать.
– Но ведь таксист понимал, что покупает подделку?
– поднял бровь Власов.