Юбилейное танго
Шрифт:
Шухов. Понимаю, чего ж тут не понять. Но только это скоро – не так уж оно скоро, судя по всему. На нашу жизнь, во всяком случае, хватит. Так что, кому хуже будет, это мы еще посмотрим.
Голованов. Ах вон как… Высчитал. Пока, значит, можно покуражиться. Что хочу, то и ворочу. Смотри, не навороти только такого, о чем потом пожалеешь.
Шухов. Это ты о чем?
Голованов. О том самом.
Шухов. Та-ак… Шантаж, значит?
Голованов. Какой шантаж? Не я же ордера даю. И не я списки утверждаю. Местком. А что ты от них хочешь – дом-то заводской, и если ты лишишь ползавода премий, то я не уверен… И директор тут ничего не сделает, у нас теперь демократия.
Шухов. Вот вы на что, значит, демократию
Голованов. Да я же не говорю – выпускать брак, я говорю, пересмотреть партии, выбрать, что можно, нам же до плана всего ничего, может, и хватит как раз. Ну слушай, ну правда, ну если, не дай бог, такое случится, я про квартиру, мы все же друзья были, столько лет вместе работали, неужели ты думаешь, я хочу, чтобы ты?…
Шухов. А если не хочешь, то что ж за горло берешь?
Голованов. Это не я, меня самого… Нас обоих – одна и та же рука, жизнь такая, черт ее подери…
Шухов. И что я жене скажу, если твой карманный местком и вправду?… С них станется. Куда дену новый гарнитур? Куда тещу дену – она под эту квартиру дом в деревне продала? Ты понимаешь, что ты говоришь?
Голованов. Я-то понимаю, понимаешь ли ты? Перестань упираться в инструкции, про которые завтра скажут, что они были ошибочными. Ты же не осел, ты же понимаешь, что это все равно произойдет, рано или поздно, как уже не раз было даже на нашей памяти. И как же ты тогда будешь выглядеть? Ты хочешь, как эти вот наши ветераны, которые приходят на вечера – вся грудь в орденах – и с умилением вспоминают все, что с их помощью натворили? Все эти продразверстки, защитные полосы, кукурузу, великие стройки века. А что им еще вспоминать, они жизнь на то ухлопали. Ты хочешь так же вот? (Смотрит на Шухова, тот молчит.) Ну, вот что… Я поехал за твоей женой. Раз ты сошел с ума, пусть она тогда… Чтоб потом не говорили… (Уходит.)
Пауза.
Орешкин. Мне часто знакомые говорили: как ты можешь резать людей? Я отвечал – мертвых. А сейчас я вот смотрю на вас всех и думаю: как же можно живых резать? Как мы дожили до этого? Что же с нами стало за все эти годы, что мы так ожесточились?… В семнадцатом брат шел на брата… В гражданскую… В тридцать седьмом… С кем мы только не боролись – с белогвардейцами, кулаками, врагами народа, космополитами, врачами-убийцами, диссидентами… Зачем? Чтоб потом собирать деньги на мемориал их памяти?… Что же мы за народ такой, что так легко позволяем стравливать себя, как петухов на базарной площади?… Я не спрашиваю даже, где наша совесть, я спрашиваю, где наша память? Почему мы ничему не учимся? Почему, как только где малейшее напряжение, так сразу: а ты кто такой? Почему, как очередь – все равно за чем, – так сразу: а вы здесь не стояли? Как же мы до сих пор не поняли, что жестокость и злоба – это наркотики, к ним привыкают, человек уже не может без врагов, все равно каких, – хоть соседка, хоть теща, хоть сослуживец – лишь бы: ах так, тогда я тебе… Ужас, ужас… В большом, в малом, все равно… И я не знаю, как это лечить… (Встает, забирает коробку, хочет уйти; лента развязывается, он пытается завязать ее, но руки дрожат, и у него это плохо получается.)
Тягостное молчание.
Аня. Я вот думаю иногда… А как мы выглядим оттуда? Ну, если действительно есть еще где-то… И все эти тарелки… Ну зачем-то же они прилетают. Наверное, поглядеть – какие мы. И я вот, когда не спится и мысли всякие… как бы их глазами, или что там у них вместо глаз… Небось странно мы выглядим. Вроде бы решили изменить свою жизнь. Чтоб все честно и по справедливости и чтоб всем хорошо
Шухов. Слушайте, ну вы что, правда, на панихиду что ли пришли? Все же юбилей у человека. Так давайте же веселиться и танцевать. (Подходит к столику, ставит кассету в магнитофон.) Поскольку я веселюсь, вы танцуйте. (Включает магнитофон, звучит «Танго соловья».) О, ну ты подумай… А я был уверен, его уж стерли давно. (Ане.) Любимое танго юности. да выпускном вечере под него охмурял свою будущую жену… Тридцать три года назад. С ума сойти… (Орешкину.) Пригласи ее.
Орешкин. Я уже натанцевался у вас тут перед всеми. Хватит.
Шухов. Ну, в мою честь. Юбилейное танго. Уважь юбиляра.
Орешкин. Оставьте.
Шухов. Ну я прошу тебя…
Орешкин отворачивается.
(Смотрит на Орешкина, пожимает плечами.) Ну что ж, самому придется. (Церемонно приглашает Аню.)
Аня. Мне нельзя, я на работе.
Шухов. Я же сказал, ты у меня на работе. (Обнял Аню, ведет в танце.)
Аня вырвалась, отошла к столику, поправляет сбившуюся прическу.
Детка, в чем дело? Юбиляр хочет танцевать. Всенародный праздник… Ну как знаешь. (Берет стул, напевая, танцует с ним.)
Аня и Орешкин смотрят на Шухова.
(Опускает стул, садится на него верхом, переводит дух.) Все, как тогда, как тридцать три года назад. То же танго. И меня тоже бортанули… Но ей я отомстил – я на ней женился. (Ане.) А тебе – чем? На чай не оставить? Так тут столько всего осталось – на кофе и какао хватит. (Орешкину.) Слушай, а ты помнишь свой выпускной вечер?… И танцы. И клятвы. И мечты – стать кем-то таким… Ты скажи, только честно, ты что, уже тогда мечтал потрошить всех нас? А? Небось ведь нет? Небось мечтал – знаменитый хирург, золотые руки, восторженный шепот при обходах: Пирогов идет, Пирогов… Или как тебя там?… Ну, не мог же ты в самом деле мечтать об очереди покойников, которые ждут тебя в морге. (После паузы.) А ты думаешь, я хотел вот так?… Чтоб мне вслед только что не плевали. Может, если б послушал тогда жену и пошел бы себе спокойно преподавать свою химию… Может, тогда сегодня сидели бы здесь не вы, а совсем другие люди? А? Как вам такой поворот сюжета? Вас вообще не было бы в этом пространстве… Совсем другие. Чуть-чуть в сторону… И сидели бы сейчас здесь мои ученики… а не мои… Нет, возможно, среди них оказался бы и прозектор, и главный инженер, почему бы нет? Но они пришли бы не потому что… А потому что… И она (кивает на Аню) сбилась бы с ног, и музыканты взмокли бы, и юбиляр плакал бы от умиления, вспоминая пройденный путь… И не думал бы о послезавтрашнем утре, когда надо снова идти на работу, где… Ведь всего – чуть-чуть в сторону… Тогда, в самом начале. А, потрошитесь?…
Вдруг оборвалась музыка – это порвалась лента. В тишине слышно, как бьется она в магнитофоне. Все смотрят на магнитофон, но никто не шевелится.