Юдоль
Шрифт:
— Может быть, и в Парнсе, — пожал плечами Кай. — Но надо идти в Гиену. Хотя бы для того, чтобы увидеть, что там. Мы не должны пропустить этот город. К тому же осада тати — это, может быть, еще и не Пагуба. Тати не раз осаждали Гиену. Это единственный город, который граничит с землями тати.
— Все деревни вольных, каждый поселок, каждый хутор — граничили с тати, — воскликнула Каттими. — И что же? Мы посетим и их?
— Ну ты же знаешь, о чем я говорю, — рассмеялся Кай и тут же стал серьезным. — С того берега Хапы пахнет дымом и смертью. Боюсь, что эта Пагуба уничтожила Вольные земли.
Каттими задула лучину, приоткрыла полог палатки, чтобы выгнать дым, нырнула под одеяло, прижалась к охотнику.
— Неужели ты не понимаешь, что этот самый Пангариджа, а значит, и Истарк, и уж тем более Тамаш могут раздавить нас с тобой, как двух мелких букашек?
— Понимаю, — кивнул Кай. — Понимаю, что могут, но не понимаю, почему не давят. Но кое-что чувствую. Знаешь, так выходит, что вот эти двенадцать, даже если кое-кто из них служит Пустоте, все вместе они против нее. Когда-то они были богами, потом обратились в пепел. Но память-то не растеряли. Они помнят, кем были. Чувствуют, кем стали. Я все еще не знаю, чей замысел исполняю, да и исполняю ли его, но тот, кто отправил меня по городам Текана, он против Пустоты. Да, пустотники уверяют, что я служу ей. Значит, они хотят мною воспользоваться. А я не должен им это позволить. Вот и все.
— Как ты им не позволишь? — не поняла Каттими.
— Я постараюсь не доводить до этого, — вздохнул Кай. — Но воин, который не хочет жить с позором, всегда может умереть с достоинством.
— Нет. — Она прижалась к охотнику изо всех сил, прошептала, упираясь носом в плечо: — Нет. Если после смерти мы принадлежим Пустоте, тогда нужно оставаться живым. Иначе ты отправишься со всем своим достоинством в ее темницу, где тебя уже ничто не спасет.
— Да? — хмыкнул Кай. — Вот уж о чем я никогда не задумывался. А ведь это было бы любопытное путешествие. И ведь смерти не нужно бояться, она как бы уже случилась, не так ли?
Каттими больно ткнула охотника кулаком в бок, он постарался поймать ее за руку, она завернулась в одеяло, и началась та самая возня, которая в детстве заканчивается синяками и плачем, а в молодости поцелуями и объятиями.
Утром Кай был хмур. Он расправил мешок и принялся собирать вещи.
— Уже? — высунула нос из палатки Каттими.
— Да, — кивнул Кай. — Ты ведь не раскидывала насторожь от пригляда?
— Нет, — надула губы Каттими. — Мы вроде бы и так в укромном месте….
— Вроде бы да, — согласился Кай. — И нас пока не отыскали, но среди ночи я чувствовал взор, который ощупывал берег. Словно кто-то бросал сеть и тянул ее, но не по воде, а по суше.
— Но ведь мы не попались! — прошептала Каттими.
— Пока нет, — кивнул Кай. — Но все равно нужно уходить. И впредь быть осторожнее. И вот еще что.
— Что? — Она напряглась сразу, натянулась как тетива.
— Я снова чувствую жажду, — признался Кай. — Кто-то из двенадцати прошел по тракту этой ночью.
— Паркуи, Асва, Эшар, Хара, — перечислила Каттими.
— Да, — кивнул Кай. — Кто-то из них.
— Но у тебя нет глинок никого из них, — напомнила Каттими.
— Может быть, у них есть? — предположил Кай.
Глава 23
Ранняя зима
Ранняя зима словно старалась укрыть от случайного взора бедствия и горести Текана. «Укутать в саван», — думал Кай, удивляясь, что в обычное время сухой земли и первых заморозков им приходится преодолевать снежные заносы. До Намеши спутники добирались две недели. Сначала сутки шли через лес к тракту, обнаружили его нехоженым, пересекли, заметая за собой следы еловыми ветвями, и добрались до первого, едва приметного проселка, который хоть и петлял от оврага к оврагу, но все-таки тянулся к северу. Имелись на нем и полузанесенные следы, всадники прошли на север не более суток назад.
Кай опустился на колени, сдул снежный пух, рассмотрел отпечатки копыт. Подковы на лошадях были ламенскими, но вряд ли отряд из пяти или шести всадников имел отношение к его жажде, которая почти утихла и лишь изредка накатывала томлением в горле откуда-то с севера. Туда и следовало продолжать путь.
Морозы стояли слабыми, но снег падал безостановочно, и если бы не Каттими, которая на первой же стоянке ловко сплела из коры и разогретого в кипящей воде ивового прута снегоступы, месить бы путешественникам сугробы — не перемесить. Но и снегоступы не слишком ускоряли ход, и Кай всерьез рассчитывал на первой же заимке или в деревеньке разжиться лыжами. Каттими мрачнела день ото дня. Каждый вечер раскидывала над стоянкой насторожь, сплетала какие-то заклинания, причем делала это, как чувствовал Кай, все ловчее, но почти не смеялась и не донимала Кая разговорами. Через неделю Кай даже потрудился устроить шалаш из лапника, прикрыл его одеялами, устроил внутри очаг, протопил до жары, разогрел воду, но Каттими вымылась без облегчения и улыбки. А когда охотник все-таки попытался докопаться до причин ее грусти, ответила просто:
— Скоро всё.
— Что всё? — не понял Кай.
— Всё — это всё, — ответила Каттими. — Человек ведь как зверь. Он все чувствует, даже если и не колдун никакой. Как чувствует зверь. У нас в деревне был дурачок, так вот он поймал в лесу бельчонка. Устроил ему клетку, посадил его туда, растил, кормил, учил чему-то. Приручил. Тот уже без привязи сидел у него на плече, орехи доставал, яблоки. Прошли годы, зверь состарился. Уже не выходил из клетки, чихал чего-то, дрожал. Дурачок днями возле нее сидел. И вот вдруг зверек словно ожил. Начал ползать, даже пару раз выбирался из клетки и уползал на крыльцо. А в последний день все пытался на руки забраться к дурачку, словно кто-то грозил ему невидимый. А ночью сдох.
— И что ты хочешь этим сказать? — не понял Кай.
— Мне все время хочется забраться к тебе на руки, — призналась Каттими. — Я будто та самая белка.
— А я, выходит, дурачок, — делано рассмеялся Кай.
— Наверное, — не поддержала смешок девчонка. — Его убили, кстати. Дурачка убили тати. Таких убивают сразу. Не как врага, а ради шутки.
Следующим утром Кай почувствовал запах дыма. В дым вплетались запахи репы, мясного бульона, смолы и чего-то еще нехорошего. Когда спутники выбрались на холм, то разглядели внизу у речушки три дома. Дым поднимался над одним из них и над приземистой банькой, что стояла вовсе в низине. Кай с тоской посмотрел на неуклюжие снегоступы, на ноги, до колен облепленные снегом, и решительно направился к крайнему дому.
— Стой, — остановила его Каттими у ворот.
— Что не так? — не понял Кай. — Следов нет, лошадей у коновязи нет, значит, гостей у хуторских нет. А местный народ тут хлебосольный, мне уже приходилось просить ночлега.
— Допросился? — поинтересовалась Каттими.
— В следующей деревне, — признался Кай.
— Они обращены, — сказала Каттими.
— Обращены? — не понял Кай.
— Призваны, приделаны, приняты! Закрой глаза, — попросила девчонка. — Ты же всегда закрываешь глаза, когда хочешь что-то рассмотреть? Их обратили недавно, наверное, с неделю назад, они еще не успокоились. Приглядись.