Юдоль
Шрифт:
— Это как раз просто, — с тревогой зачастила Каттими, доставая из сумки узелок со снадобьями. — Если бы он взялся резать глотки, кто-то мог и проснуться. А с Молодцом все иначе — только на нем и можно было догнать колдуна. К тому же если бы Кай не пристрелил коня, тот бы наделал таких бед, что о колдуне не сразу бы и вспомнили. Жаль, что этот Аиш мою лошадку забрал, она, конечно, не так что слишком была резва, но могла бы держать на себе хотя бы Кая. Взял ту, что была ближе.
— Не совсем так. — Кай с трудом подтянул колено к груди, вторая нога вовсе обратилась тяжелым безжизненным грузом. — Я не про твою лошадь, Каттими. Я про Молодца. Никогда не поверю, Васа, что ты не поняла очевидного — мой конь приделанный. Да, не отпущенный, но приделанный. Колдун просто отпустил его. Убил хорька и мазанул кровью по морде коня. Или брызнул издали. И знаешь почему? По-другому к нему было не подойти.
— Значит, ему был нужен рог, — процедила сквозь зубы Васа, — и твоя нога — результат колдовства… Наверное, так. Он приделал тебя? Ты сможешь это остановить?
— Увидим, — постарался улыбнуться Кай. — Если уж кто-то и пытался меня приделать, то Анниджази руками своих воинов. Этот колдун явно хотел меня призвать.
— Что собираешься делать? — спросила Васа.
— Попрошусь к кому-то на подводу, — прошептал Кай.
— Не придется, — раздался твердый голос часовщика. — Вот лошади. Я вчера выкупил их у Туззи.
Кай с трудом повернул голову. Фигура мастера колыхалась перед глазами, расплывалась вместе с силуэтами коней.
— Сколько ты заплатил за них Туззи? — с трудом вытолкнул слова из непослушного рта Кай.
— Есть разница? — усмехнулся Истарк. — Я не продаю лошадей. Одалживаю. Так что забудь о Туззи. В Ламене вернешь лошадей, на том и разойдемся. Хочешь, сговоримся и на больший путь, у меня в каждом городе есть знакомые купцы. Но после Ламена это уже будет стоить денег.
— А не боишься доверять мне? — с усилием вымолвил Кай. Жар охватывал его все сильнее.
— Куда ты денешься? — протянул поводья лошадей кессарке Истарк. — Текан не так уж велик. Да и Салпа имеет предел. Ты — талисман, охотник. С самим тобой может случиться что угодно, но те, кто рядом с тобой, они в безопасности. Есть такая примета, я слышал.
— Не всегда так было, — через силу выговорил Кай.
— Цени собственную удачу в конце жизни, а не в ее паузах, — развернулся мастер.
— Что ты делаешь? — спросил Кай Каттими, которая расстелила на траве платок, подхватила мешок охотника и стала вываливать на платок баночки со снадобьями и узелки с травами и быстро, что только пальцы мелькали, распускать шнуровки, срывать пробки и нюхать, щупать и даже лизать их содержимое.
— Вытаскивать тебя буду, — раздраженно, с долей беспокойства, бросила охотнику Каттими и посмотрела на Васу, которая с интересом поглядывала на новоиспеченную целительницу. — Будь добра, дочь Кессара, оседлай лошадок нам да веревки приготовь. К седлу придется привязывать седока.
— Это почему же? — закашлялся Кай.
— Ты эту дрянь на ногу во сне получил? — спросила Каттими. — Так и избавляться от нее во сне будешь. Так что мне нужно успеть пару снадобий состряпать. Одно — чтобы спал крепко, второе — чтобы проснуться сумел. Понятно?
— А ты разбираешься в снадобьях-то? — попытался задать вопрос Кай, но уже провалился в мутную пропасть и полетел куда-то вниз, успев услышать только одно:
— Я как собака. Если припечет, на вкус нужную травку всегда найду…
«Собака-то себя лечит, — успел подумать Кай. — Себя, а не другую собаку…»
Что она намешала? Сначала втерла ему в виски, в лоб, в кожу за ушами едкую мазь. Да, запах был знакомый. Точнее, запахов было несколько, тут тебе и пыльца полынника, и что-то то ли грибное, то ли плесневелое, и мед, и мята, и живица, и толика вовсе непонятных добавок. Точно включила какие-то неведомые травки или порошки в снадобье. Пробивались сквозь духоту полынника незнакомые ароматы. Где взяла только? А ведь перетирала какие-то камни в пути да на стоянках все под ноги смотрела. Может быть, удача послала Каю девчонку, как она же послала ему когда-то в древнем лесу напоенный колдовством каменный нож. Только вот хоть и спас тот нож самого Кая, а спутницу его не уберег…
А ведь удержала его мазь на краю, удержала. Из пропасти не вынула, но и далеко отлететь не дала. Жгла, пекла кожу так, словно клеила его этой кожей к поверхности Текана. Клеила да клейкие ленты накрепко переплетала.
Клеила, скрепляла, а выдернуло из пропасти другое снадобье. Тут уж Кай вовсе ничего разобрать не смог. Понял, что горло обожгла та самая кетская настойка, запах чеснока почувствовал, соль, а вот что за крупинки раскаленными ядрышками прокатились по горлу, так и не понял. Зато выпил, открыл глаза и разглядел все сразу. Или почти все. Он ехал на коне. Ехал и продолжал спать.
Ламенские пустоши расстилались вокруг него. Где-то сзади скрипел тележными осями обоз, впереди маячили спины Васы и Мити, рядом и за плечом пофыркивала лошадка под Каттими. В лощинах вдоль дороги стоял утренний туман, и из него поднимались отвалы породы, коньки крыш брошенных разоренных изб, журавли колодцев и столбы с останками истерзанных или разбойников, или просто попавших не в ту лакуну судьбы людей. Они шевелились.
Сначала Кай не поверил своим глазам, решил, что ветер теребит иссохшие останки, но тут же прищурился, как будто приблизился к столбам и почувствовал, как сквозь тянущую тело ломоту ухватил его за горло ледяной ужас. На столбах висели живые люди. Нет, они были мертвыми, он явственно различал сгнившую, высохшую, тронутую или разоренную тленом плоть, но при этом видел и искаженные мукой лица. Ему даже показалось, что если он прислушается, то услышит их крики. Крики, зовущие его. Не на эти столбы, а куда-то в пропасть, расщелинами в которой являлись их истерзанные глазницы.
«Брежу», — подумал Кай и тут же услышал далеко-далеко, где-то у горизонта, за пустопородными отвалами и чахлыми перелесками гудение рога. И этот звук тоже звал его, звал так отчетливо, что руки едва не потянули уздцы в сторону. Кай опустил взгляд и увидел, что его ноги накрепко прихвачены к седлу и руки привязаны к упряжи, но он легко может ускользнуть из пут, оставив безвольное, израненное тело продолжать движение к Ламену. Оставив и боль, и холод, и ужас, и оплетающие его тело невидимые зеленоватые побеги-кружева, и укутывающую его, напоминающую призрачные крылья пелену и расползающиеся от ноги в глубь плоти ледяные завитки, и черные крапины, которые все еще жрут его кровь, бегут по жилам, вспыхивая искрами близ сердца, но клубясь непроглядной чернотой в пораненной руке.
На груди тяжким грузом обозначилась глинка, засаднил давний ожог. Несколько мгновений или несколько часов, время как будто остановилось или, наоборот, полетело, обтекая его справа и слева, Кай еще ехал, прислушиваясь, как непосильная тяжесть бьется о ребра, и даже как будто удивлялся — отчего же не лопнет удерживающая ее тонкая бечева? Или почему она не трет шею? Потом он поднял голову и посмотрел на всадников впереди. На Васу и Мити. «Кровь на них», — пришло в голову немедленно. «И что же? — тут же спросил Кай сам себя. — А на мне разве нет крови?», но в висках продолжало стучать: «Кровь на них. И там кровь». Он посмотрел влево, на восток, откуда продолжал доноситься едва заметный звук рога. Звук, который продолжал его звать. И там была кровь. И черная, поганая, как крапины в его жилах, и красная. Все еще красная. Как небо над головой.