Юмор серьезных писателей
Шрифт:
В этих условиях юмор, оставшийся в живых, уходит в анекдоты, где есть возможность существовать бесплатно — ничего не получая, но за все расплачиваясь. Он живет в ожидании своего первопечатника Федорова, который когда-нибудь снова изобретет для него печать.
В самой серьезной ситуации юмор вдруг подсунет свой ехидный вопрос: «Зачем?» Зачем из смотра делать показ, зачем подковывать блоху — неужто лишь затем, чтоб утереть нос англичанам? А зачем собаку переделывать в человека? Разве нет у таланта других забот, кроме очеловечивания
Профессор Преображенский в трагикомической повести Булгакова пытался сделать из собаки человека, но создал нелюдя, потому что на нечеловечьей основе человека не создашь. Возможно, он воспользовался идеей уэлсовского доктора Моро, очеловечивавшего различных животных. Но ни один из несчастных уродцев доктора Моро не претендовал на то, чтобы представлять целый класс, причем не какой-то там класс млекопитающих, а класс победившего пролетариата.
Булгаковский Шариков совершил головокружительный прыжок: из бродячих собак — в санитары по очистке города от бродячих собак (и кошек, естественно). Преследование своих — характерная черта шариковых. Они уничтожают своих, словно заметая следы собственного происхождения.
В повести Шариков вернулся в собаки, а в жизни он прошел длинный и, как ему казалось, а другим — внушалось, славный путь и в тридцатые — пятидесятые годы травил людей, как когда-то по роду службы бродячих котов и собак. Через всю свою жизнь он пронес собачью злость и подозрительность, заменив ими ставшую ненужной собачью верность. Вступив в разумную жизнь, он остался на уровне инстинктов и готов был приспособить всю страну, весь мир, всю вселенную, чтобы их, эти звериные инстинкты, удовлетворить. Он гордится своим низким происхождением. Он гордится своим низким образованием. Он гордится всем низким, потому что только это поднимает его высоко — над теми, кто духом высок, кто разумом высок, и потому должны быть втоптаны в грязь, чтоб над ними мог возвыситься Шариков.
Внешне шариковы ничем не отличаются от людей, но нелюдская их сущность только и ждет, чтобы проявиться. И тогда судья в интересах карьеры и выполнения плана по раскрытию преступлений осуждает невинного, врач отворачивается от больного, мать бросает свое дитя. Все самое высокое и святое превращается в свою противоположность, потому что над ним поднимается нелюдь и втаптывает его в грязь. Приходя к власти, нелюдь старается всех расчеловечить вокруг, потому что нелюдями легче управлять, у них все человеческие чувства заменяет инстинкт самосохранения.
Об этом не думал профессор Преображенский. Его заботой была наука, а не интересы человечества. Это их объединяет — профессора, которым движет эгоизм его научного разума, и Шарикова, бывшего пса, которым движет эгоизм его собачьего сердца. Собачье сердце в союзе с человеческим разумом — главная угроза нашего времени, поэтому повесть, рожденная в начале века, стала современной в его конце, размороженная спустя шестьдесят с лишним лет — подобно Присыпкину из пьесы Маяковского (возникшей не без влияния замороженного «Собачьего сердца»).
Но самое-то главное, что бюрократической системе наука профессора не нужна. Ей ничего не стоит кого угодно назначить человеком. Любое ничтожество и даже просто пустое место — взять и назначить человеком. Ну, естественно, оформив это соответствующим образом и отразив, как положено, в документах.
«Дяденька, — спрашивает старого солдата молодой солдат, — а кто у нас император?» — «Павел Петрович, дура», — ответил испуганно старик. «А ты его видел?» — «Видел… А ты почто спрашиваешь?»… — «А я не знаю… говорят, говорят: император, а кто такой — неизвестно. Может, только говорят…»
Парадокс заключается в том, что императора действительно могло и не быть, но при такой системе ничего бы не изменилось. Там, где правит бумажка, человек уже не имеет значения. Вот поручик Синюхаев живет, а что толку? В бумажке написано, что он мертвый, и все почитают его за мертвого. Подпоручик Киже вообще не существует, но в бумажке написано, что существует, — и он живет. И продвигается по службе. И дети у него рождаются.
«От шлагбаума к шлагбауму, от поста к крепости, они шли прямо и с опаскою посматривали на важное пространство между ними».
Так вели в Сибирь конвойные несуществующего подпоручика Киже.
Вскоре его, однако, вернули из Сибири, произвели в поручики, женили, и в положенный срок у него родился ребенок, «по слухам, похожий на отца».
Он стал любимцем императора, дослужился до звания генерала, поскольку никаких проступков не совершал. В бюрократическом государстве отсутствие проступков важнее наличия поступков.
А поручик Синюхаев, вычеркнутый из живых, пришел в другой город к своему отцу — лекарю. Отец не удивился, услышав от сына, что он не живой, а поместил его в госпиталь, повесив табличку над кроватью: «Случайная смерть».
При строе, который создан для счастья бумажки, счастлива только бумажка и те, кто существуют при ней. Служат ей, трудятся ради ее, бумажкина, благополучия. Тех же, которые существуют ей попреки, можно совсем не считать или почитать мертвыми. И уничтожать их — для приведения в соответствие жизни с бумажкой.
Так что же, дяденька, кто у нас император? Павел или этот, при котором жил автор повести? И о ком это написал Юрий Тынянов в повести «Подпоручик Киже»: «И когда великий гнев становился великим страхом, начинала работать канцелярия криминальных дел…»?
Платонову было несмешно. При его жизни тоже работала канцелярия криминальных дел, превращая Россию крестьянскую в Россию бюрократическую, которая сеет бумажки и собирает бумажный урожай, добавляя всеобщего счастья и процветания — на бумаге.
Россия была на пути от самодержавия к единовластию. Она как раз прошла половину пути.
Это был 1927 год. Год рождения «Подпоручика Киже» — повести, в которой каждый приказ чудесным образом преображал жизнь, даже если его и не исполняли. И год рождения платоновского «Города Градова», в котором мыслят неграмотность и темнота, «безропотно и единогласно принимая резолюции по мировым вопросам».