Юмористические рассказы

Leacock Stephen Butler

Моя дорогая мама тоже всегда была для меня во­площением идеала grande dame [29] . Она умела великолепно управлять жизнью такого большого дома, как Глупс, и не только отлично разбиралась в тонкостях кулинарии, но обладала к тому же поразительными познаниями относительно всяческих микстур, мазей, припарок и на­стоек из лекарственных трав. Если кому-нибудь из де­вушек случалось заболеть, мама не приглашала врача, а сама составляла из трав нужную микстуру, которая обычно поднимала служанку на ноги за какие-нибудь полчаса.

[29]

Светской

дамы (франц.).

Кроме того, она не считала ниже своего достоинства иногда сделать что-нибудь самой, особенно в критиче­ские минуты. Однажды, когда папе стало дурно в го­стиной, мама сама позвонила и приказала принести яйцо; она велела дворецкому подать стакан и графин, сама разбила яйцо и собственноручно вылила его в стакан. Видя подобное присутствие духа, папа пришел в себя и смог дотянуться до бренди.

Для меня и моей младшей сестры Люси папа и мама были прекрасными родителями. Не проходило и дня, чтобы папа не поднялся наверх в детскую поболтать с нашей гувернанткой мадемуазель Фромаж (она проис­ходила из семьи де Бри) или хотя бы не послал наверх камердинера справиться о нашем здоровье. Папа без труда различал нас, даже когда мы были еще совсем маленькими.

Мама тоже горячо нас любила и иногда позволяла спускаться в ее будуар, чтобы мы могли полюбоваться ею, когда она переодевалась к обеду; кроме того, нам разрешалось прийти поговорить с ней, пока она одева­лась для прогулки в фаэтоне; а один раз, когда Люси была больна, мама невзирая на опасность заразиться, послала свою горничную ночевать в комнате Люси.

Глупс находился на границе Линкольншира. Все па­пины арендаторы и работники говорили на прекрасном старинном диалекте нашего болотистого края. Они про^. износили «да-а» вместо «да» и «не-е» вместо «нет», «ты-у» вместо «ты» и «мы-у» вместо «мы». Это звучало очень музыкально. К сожалению, теперь этот говор постепенно исчезает.

Папа был образцовым лендлордом. Он никогда не выселял арендаторов, если они вовремя вносили плату, а когда их коттеджи грозили обвалиться, приказывал поставить подпорки. Раз в год папа давал у себя в по­местье грандиозный бал для своих арендаторов, и по этому случаю к нам со всех сторон съезжались гости. Большой зал освобождали для танцев, и там собира­лись владельцы соседних поместий, а арендаторы тан­цевали в большом сарае. Папа давал каждому аренда­тору по сдобной булочке и апельсину, и еще выдавал по молитвеннику для каждого ребенка. По-моему, простой народ жил счастливее в те времена.

Папа был прост в обхождении не только со своими арендаторами, но и с другими соседями, хотя среди них не было ни одного джентльмена. Он неоднократно при­возил к нам обедать доктора Мак-Грегора, деревенского врача – разумеется, когда у нас не было никого из го­стей. Доктор Мак-Грегор получил какую-то очень вы­сокую ученую степень в Эдинбурге, но он не был джен­тльменом. Доктор много путешествовал и удостоился награды от короля Франции за самоотверженную службу в Алжире, где он оказывал медицинскую помощь французской армии. Было просто досадно, что он не джентльмен, тем более, что непредупрежденный человек ни за что бы об этом не догадался.

Хотя Глупс был очень уединенным местом, многие великие люди приезжали навестить нас, потому что папа занимал видное положение в палате лордов. Право же, визиты этих выдающихся и знаменитых людей, име­на которых стали теперь достоянием истории, были са­мыми интересными событиями нашего детства в Глупее. Как живо все это запечатлелось в памяти – изысканные манеры и тонкое обхождение! Помню, нас с Люси при­вели в гостиную поздороваться со старым лордом Мел-рашем, премьер-министром, всегда таким милым и весе­лым. Мама сказала: «Вот мои девочки», а лорд за­смеялся и сказал: «Ну, слава богу, они не похожи на сво­его папашу, не так ли?» Это было необыкновенно тонко подмечено, потому что мы действительно нисколько не были похожи на папу.

Еще я помню старого фельдмаршала лорда Стикета – вероятно, одного из величайших стратегов Англии. Все называли его правой рукой Веллингтона – ведь ле­вую лорд Стикет потерял в бою. Я как сейчас вижу его: он стоит на коврике у камина и говорит: «Ваши девоч­ки, мэм? Что ж, девочки как девочки!» Он всегда гак говорил, отрывисто и кратко.

Но больше всех мне нравился адмирал Рейнбоу, который сражался вместе с Нельсоном; правый глаз его закрывала черная повязка, потому что кто-то дал ему пощечину при Трафальгаре. Когда он приехал к нам, я была уже большой девочкой, лет четырнадцати, и он сказал: «Ну и ну! Черт побери, мадам! Будь я проклят, она у вас уже девица! Вы только посмотрите на обвод кормы!»

Другим большим событием в тот период моей жизни в Глупее был день, когда папа и мама сочли, что я уже достаточно выросла, чтобы обедать с ними и их гостями. Эти обеды были замечательной школой. Однажды меня вел к столу лорд Глауер, известный археолог. Он почти все время молчал. Я спросила его, как он думает – не хетты ли построили пирамиды. Но он ответил, что не знает.

Обычно мы обедали в старинной столовой с дубо­выми панелями. Это был чудесный зал, построенный еще во времена Ричарда III, и панели были так исто­чены жучком, что превратились почти в труху. Папе предлагали за них огромные деньги. На стенах висели великолепные старинные картины. Среди них был один Ван-Дейк, настолько почерневший, что совершенно ни­чего нельзя было разобрать. Тем более, что краски по­чти совсем осыпались. Позднее, когда премьер-министр представил папу к ордену Подвязки, папа подарил эту картину государству, отказавшись от всякого возна­граждения; правда, премьер-министр заставил папу при­нять тысячу гиней в качестве компенсации. Папа велел достать из кладовой другого Ван-Дейка.

Полагаю, у меня есть основания сказать, что к во­семнадцати годам я стала очень красивой девушкой и, как все утверждали, обладала истинно аристократиче­ской внешностью. Меня неоднократно сравнивали с принцессой Евлалией фон Шлац, а однажды даже с ве­ликой герцогиней Марианой Марией фон Швиг-Пиль-зенер. Наш викарий-добрый старый доктор Глоуворм, который помнил еще французскую революцию – как-то сказал, что, если бы я жила в те времена, меня бы не­пременно гильотинировали или, по меньшей мере, поса­дили бы в тюрьму.

Но немного раньше – мне еще не было восемна­дцати– произошло величайшее событие в моей жизни: я впервые встретила Альфреда, моего дорогого будущего мужа. Это случилось в Глупее на большом обеде, кото­рый папа давал в честь сэра Джона Овердрафта, пре­зидента нового банка, где папе только что предоставили пост директора. Сэр Джон возглавлял банк и полу­чил титул баронета, но, как это ни странно, в сущности, он был просто никто. Я хочу сказать, что хотя он со­ставил себе большое состояние в Сити и имел огром­ное влияние в финансовом мире, он был низкого проис­хождения. Больше того, все это знали. Папа не делал из этого никакой тайны. Помнится, я слышала, как лорд Туидлпип, наш сосед, спросил папу перед обедом, кто такой сэр Джон, и папа ответил: «Насколько я знаю, он – никто». Однако, разговаривая с сэром Джо­ном, папа был воплощенной учтивостью; он и нам, де­тям, постоянно внушал, что, хотя выдающиеся люди – например, писатели, художники, скульпторы – часто не принадлежат к нашему кругу, все же в обществе мы должны обращаться с ними как с равными.