Юмористические рассказы

Leacock Stephen Butler

Однако нам с Альфредом пришлось вынести куда более сильный удар-крах золотых приисков мистера Дерингера. Мы так и не поняли, что там произошло. Кажется, дело было не в том, что прииски не давали ожидаемого дохода, а в том, что просто их никогда не существовало. Альфред слышал в Сити, что мистер Дерингер «посолил» [34] участок, но мы никак не могли по­нять, где он раздобыл столько соли. Так или иначе, но все американские газеты писали об этом деле. Мистера Дерингера судили и приговорили к тюремному заклю­чению на десять лет, и прошло много-много недель, прежде чем он смог выйти на свободу. В связи со всей этой историей папино имя, конечно, опять попало в газеты! Ведь он был первым директором приисков. Правда, папа давно уже вышел из этого дела, но все же мог разразиться скандал. К счастью, американский судья опять сказал несколько красноречивых слов о папином неведении. Чтобы перечислить все, чего не знает

па­па, – сказал судья, – не хватит самой большой книги, и добавил, что именно люди, подобные папе, снискали Англии ее репутацию.

[34]

«Посолить» участок – посыпать золотым песком то место, откуда берется проба на золотоносность (американский жаргон).

В конце концов, и эта беда пронеслась, не коснув­шись нас. Однако вскоре мы с Альфредом обнаружили, что перестали поступать дивиденды от золотых при­исков, – это было совершенно невероятно, поскольку наши акции были привилегированными. Альфред решил, было, обращаться с папой холодно, но потом раздумал, потому что папа сильно постарел. Если бы с папой что-нибудь случилось в то время, когда Альфред держал себя с ним холодно, это могло бы иметь последствия, И в самом деле, как раз тогда с папой случился удар – первый удар. Состояние папы не было тяжелым, но все же мы сочли своим долгом созвать консилиум, и тогда с папой случился второй удар: мы не на шутку встрево­жились и послали за лучшим врачом на Харлистрит. С папой случился третий удар. После третьего удара он скончался.

* * *

Пожалуй, эти мемуары лучше всего закончить опи­санием папиных похорон. Был погожий, ясный день, один из тех осенних дней, когда так радуешься жизни! Цвели осенние цветы, и наша старая усадьба, освещен­ная яркими лучами солнца, была великолепна. Все вы­разили свое соболезнование. Это было так трогательно! Одно было официальное послание – от палаты лордов., Там говорилось, что палата одобрительно отнеслась к предстоящим похоронам лорда Глупса. Другое – лично от министра внутренних дел с выражением чувства удовлетворения по поводу папиных похорон. Третье – из Уиндзорского дворца – от министра двора, сообщав­шего, что всем придворным отдано распоряжение но­сить полутраур в течение четверти часа.

Погребальная служба состоялась в нашей милой ма­ленькой церкви. Старый доктор Глоуворм, которому к этому времени было, наверное, без малого сто лет, сказал проповедь. Слушать его было немного трудно, но слова из писания «Куда он ушел?», которые нам всем показались очень уместными, он произнес достаточно внятно. К сожалению, мы так и не смогли расслышать, что доктор Глоуворм ответил на этот вопрос. И вот, на­конец, настал торжественный момент – папин поверен­ный, мистер Раст, который специально для этого приехал из Лондона, прочел завещание. Конечно, мы знали, что все будет в порядке, но, разумеется, волновались. Бедный папа всегда был немножко рассеянным, и ко­гда мы вспоминали историю с банком и приисками, то не могли не испытывать беспокойства за судьбу Глупса. Титул по праву переходил к моему двоюродному брату, нынешнему маркизу Глупсу, все недвижимое имущество давно уже вошло в майорат, с остальным же папа был волен поступить по собственному усмотре­нию. Я помню, как мой дорогой Альфред сидел выпря­мившись и старался не пропустить ни одного слова, хотя понять что-нибудь было совершенно невозможно, ибо большая часть завещания была изложена юридическим языком. Все же смысл его постепенно дошел до нас. Дорогой папа сделал все как полагается, то есть в пол­ном согласии с обычаями и традициями. Мама получала в пожизненное пользование городской дом с правом со­держать его на собственные деньги. Не были забыты и старые слуги: каждому из них папа отказал по траур­ной ливрее и по весьма солидной сумме денег – не пом­ню сколько, но, во всяком случае, не меньше десяти фунтов, а это немалые деньги для таких людей. Для моей сестры Люси после всего, что случилось, папа, разумеется, не мог сделать очень много, но все-таки оста­вил ей кое-что на память, завещав прекрасный комплект книг из своей библиотеки-проповеди, переплетенные в сафьян, а ее детям (их тогда было всего пятеро) по­дарил по кошельку с полусовереном в каждом и еще по молитвеннику. Мы с Альфредом получили Глупс и все остальное имущество, очищенное от долгов и налогов, как выразился мистер Раст. Что ж, я считаю это вполне справедливым: мы нуждались в средствах для под­держания усадьбы, и, кроме того, мы едва ли смогли бы должным образом использовать доставшиеся нам деньги, если бы Глупс не перешел к нам. Мистер Раст объяснил все это очень убедительно.

Когда все было кончено, Альфред сказал: «Ну вот, все кончено».

МИССИС НЬЮРИЧ ПРИОБРЕТАЕТ АНТИКВАРНЫЕ ВЕЩИ

– Ах, моя дорогая, как я рада вас видеть! Как это мило с вашей стороны – навестить меня... Джейн, при­мите пальто у миссис Оверуолд... Проходите, пожалуй­ста... Джейн, возьмите же у миссис Оверуолд перчатки!.. Как я рада вас видеть! С тех пор как мы вернулись из Европы, мы с Чарлзом просто сгораем от нетерпения показать вам все, что там раздобыли. (Возвышая голос.) Чарлз! Миссис Оверуолд пришла взглянуть на наши новые антикварные вещи. Не правда ли, это очень мило с ее стороны?.. Он у себя в кабинете, но, боюсь, он меня не слышит. Когда Чарлз читает, он просто забы­вает обо всем на свете. Чарлз, знаете, всерьез увле­кается древностью, и поэтому, когда какой-нибудь антиквар присылает ему новый каталог, он штудирует его от корки до корки...

Ах, мне так не терпится показать вам столько инте­ресного! Скорей бы уж принесли чай!.. Вам нравятся эти часы в холле? Старинная ли это вещь? О да, ра­зумеется! Не правда ли, великолепная работа? Это «Саль волатиль»! Хорошо ли они идут? Бог мой! Что вы! Конечно, нет! Они вообще стоят. Насколько мне известно, они никогда и не ходили. Именно поэтому часы «Саль волатиль» и пользуются таким спросом. Он был одним из самых замечательных часовых мастеров. Часы его работы никогда не ходили.

Чарлз, скажи, пожалуйста, «Саль волатиль» когда-нибудь ходили? Что? Только поддельные. Спасибо... Это один из признаков, по которым вы всегда можете отличить часы «Саль волатиль». Настоящие – не ходят. Вы говорите, у них нет стрелок? Но, моя дорогая! У них и не было стрелок. У «Саль волатиль» не бывает стре­лок. Мы откопали эти часы в какой-то захудалой лав­чонке в Амальфи, и хозяин ее клялся всеми святыми, что никаких стрелок не было у них и в помине. Он нам это гарантировал. А отсутствие стрелок – такой приз­нак, который исключает возможность ошибки. Мы с Чарлзом тогда страшно увлекались часами, перечитали об этом все, что только можно: все авторы, как один, твердят, что у настоящих «Саль волатиль» действи­тельно никогда не было стрелок. Прочтите, что написа­но на этом маленьком ярлычке – он был на часах, когда мы их покупали, и мы решили его оставить. (Читает.) «...Настенные часы „Саль волатиль“, модель без стрелок, никогда не имели стрелок, не ходят и никогда не ходили, без маятника...» (Прерывает чтение, оживленно.) Ну, конечно, я совсем забыла, вот именно – без маятника. Это делает их еще более ценными...

Этот пролом сбоку? Ах, моя дорогая, я заметила, что вы обратили на него внимание. Нет, я не стану хвастаться тем, чего нет... Этот пролом не подлинный. Нам его сделал один мастер в Нью-Йорке, когда мы останавливались там на обратном пути. Не правда ли, превосходная работа? Видите ли, этот пролом должен создавать впечатление, что кто-то сбросил часы на пол, а потом топтал их ногами. Считается, что все настоящие «Саль волатили» обязательно побывали у кого-нибудь под ногами.

Конечно, в наших часах пролом – это только ими­тация, но, согласитесь, она исключительно хорошо сделана. Если нам бывает нужно сломать какую-нибудь из наших вещей, мы всегда обращаемся в не­большую мастерскую Ферруджи на Четвертой авеню. Там есть один замечательный человек. Он что угодно сломает...

Знаете, в тот день, когда мы решили проломить стенку часов, мы с Чарлзом специально отправились в мастерскую посмотреть, как это все произойдет. Он проделал это просто великолепно, правда, Чарлз? (По­вышая голос.) Чарлз, ты помнишь этого мастера у Фер­руджи, того самого, что ломал нам часы?.. Кажется, не слышит... Этот мастер – поистине знаток своего дела. Сначала он положил часы на пол, перевернул их набок, постоял, свирепо глядя на них, а потом стал ходить во­круг, бормоча все время что-то по-итальянски, словно ругал их. Затем он прыгнул на них обеими ногами... и с такой поразительной точностью...

Наш друг мистер Эпин Хайфен Смит – как извест­но, крупнейший специалист в этих вопросах – осмат­ривал наши часы на прошлой неделе и сказал, что про­лом сделан великолепно и его почти невозможно отли­чить от настоящей фрактуры... Еще он сказал, что было бы совсем хорошо, если бы мы бросили часы с четвер­того этажа. Понимаете, итальянские дома в тринадца­том веке строили в четыре этажа... Это было в трина­дцатом веке, Чарлз? Чарлз! Это был тринадцатый век? Я не ошибаюсь: это тогда выбрасывали из окон италь­янские часы?.. Ах, в четырнадцатом? Спасибо, дорогой! Я почему-то всегда путаюсь в хронологии.

Безусловно, если коллекционируешь антикварные вещи, обязательно надо разбираться в хронологии, ина­че наделаешь массу глупейших ошибок. Вот на днях я попала в неловкое положение: отнесла ложку к двена­дцатому веку, а на самом деле она принадлежала к один­надцатому с половиной. Конечно, хозяйка ложки (она их коллекционирует) была страшно огорчена. Видите ли, ложки двенадцатого века не представляют никакого ин­тереса. Все великие итальянские мастера ложек жили раньше одиннадцатого века – или я что-то перепутала? Во всяком случае, до этого времени, дорогая, ложки из­готовлялись только для того, чтобы ими есть, а потом великий мастер... Чарлз, как звали этого великого итальянского мастера ложек? Ложкучи! Ну да, как же я могла забыть! Так вот, Ложкучи начал делать ложки, которыми нельзя было есть. Вот тогда-то вокруг них и начался ажиотаж...