Юмористические рассказы
Шрифт:
Недавно прочел я в журнале подробную статью о гипертонии. О повышенном кровяном давлении то есть. Прочел и крепко расстроился. Жуткое дело, оказывается, что творится, особенно если взять в планетарном масштабе. Болезнь века, выходит, эта самая гипертония. Одних американцев только страдает ею двадцать два миллиона! Честное слово, жалко людей, как подумаешь. Хотя бы и американцев.
Ученые-медики, конечно, ищут причины — об этом в статье тоже говорилось. Идут разными путями. В том числе, путем исключения. Так, недавно почти исключили стресс — нервное перенапряжение, другими
Раньше на стресс шибко грешили. Даже называли его одной из главных причин. Но потом взяли и поставили опыт. Американцы же, будто бы, и поставили. На обезьянах, как водится. Значит, они брали обезьяну и доводили ее до нервного перенапряжения, в результате чего у нее повышалось давление. Как именно доводили, в статье не сказано, но можно догадаться, что устраивали, наверное, разные мелкие пакости. Ну, лакомство, допустим, отнимали — как раз, когда она кушать начинала. Или с любимым разлучали. А может быть, палкой заостренной под бока тыкали — дразнили. Что-нибудь в этом роде. Доводили, короче, до веселой жизни. И у обезьяны, как уже сказано, повышалось давление. Но как только ей лакомство возвращали или переставали палкой тыкать, да еще, наверное, давали какие-нибудь успокоительные таблетки и снимали тем самым стресс — давление у обезьяны приходило в норму.
На основании такого эксперимента ученые и пришли к выводу, что стресс в этом деле, видимо, ни при чем. Хотя временное действие, бесспорно, и оказывает.
И вот тут я, откровенно признаюсь, споткнулся. Засомневался, одним словом. Рискованно, конечно, спорить с авторитетами, но мне все же хочется рассказать об одном встречном эксперименте, который был поставлен в нашем учреждении. Не специально, разумеется, был поставлен, а попутно. Без умысла.
У нас один товарищ — назовем его Ивановым — допустил оплошность в работе. Ошибку совершил. Если строго рассматривать, слегка даже идеологическую. Впал, словом, в заблуждение.
Руководство вгорячах решило от Иванова немедленно освободиться. Вызвали его в кабинет и говорят:
— Ну, дорогой товарищ, это уже черт-те что! Беспрецедентный случай. Извини, но подобное мы терпеть не намерены. Так что подыскивай работу. Трудовую книжку мы тебе, так уж и быть, марать не станем, запишем по собственному, но ты давай не тяни.
Иванов было в местком сунулся, но там ему говорят: нету. Нету такого пункта, по которому мы тебя защитить можем. Вернее, другой пункт имеется — запрещающий тебя защищать. Твоя должность как раз под этот пункт подпадает.
А Иванов, точно, не рядовую должность занимал, а ответственную, подпадающую под этот самый пункт.
Ну, что делать?.. Сунул он таблетку валидола под язык и пошел из месткома, кренясь на левую сторону.
Два дня провалялся дома с повышенным давлением, на третий появляется. Бледный и смирившийся. Заявление приготовленное во внутреннем кармане несет.
Между тем руководство, поостывшее за это время, изменило свои намерения. Вызывают его снова.
— Садись, Иванов, — говорят. — Как самочувствие?.. Мы вот тут посоветовались и решили тебя пока оставить. Нам сейчас твой участок оголять никак невозможно. Конечно, понапутал ты основательно, да ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. Тем более, в вышестоящей инстанции, кажется, ничего не заметили. Пронесло, вроде, слава тебе господи! Так что давай — впрягайся.
Ну что, казалось бы, еще надо? Инцидент исчерпан. Лакомство, как говорится, не отняли. Можно, как той обезьяне, опять прыгать с ветки на ветку и скалить зубы. А Иванов — таблетку нитроглицерина под язык и пошел из кабинета заплетающимися ногами.
Свалиться он на этот раз, правда, не свалился, но и толку от него, честно говоря, мало было… Все сидел, уставясь пустыми глазами в бумажки, и отзывался только на третий оклик.
В вышестоящей инстанции все же заметили прокол. И потребовали объяснений. Собственно, заметили-то они сразу — там тоже далеко не лыком шитые товарищи сидят, — да у них просто руки не доходили. А тут, наконец, дошли.
В третий раз Иванова вызвали на ковер.
Он сам-то начал уже помаленьку в норму приходить. Даже подумал, что не по тому, наверное, делу зовут, а по текущему какому вопросу.
А ему говорят:
— Придется нам все-таки с тобой распрощаться, Иванов… Жалко, конечно. От души жалко, поверь. И опыт у тебя накоплен громадный, и способности есть, а делать нечего — нам теперь реагировать надо. В общем так: постараемся тебе трудовую книжку всё же не портить, пункт не вписывать, хотя, сам понимаешь, в этой ситуации еще труднее. Когда до верхов дошло.
…Через несколько дней Иванову позвонил домой председатель месткома (Иванов опять лежал с давлением).
— Слушай, — сказал председатель. — Тут идея одна возникла. Мне поручили с тобой снестись. Снесись, говорят, и провентилируй. Как смотришь, если мы тебя в должности временно понизим, а?.. То есть ты сам попросишься на понижение. Желание изъявишь. Посидишь на рядовой, отдохнешь от этой колготы, нервишки подлатаешь, а? Пока все не утрясется.
Иванов, за много лет прикипевший к родному учреждению, согласился на понижение.
— Ничего не вышло, едрена сила! — сообщил ему на другой день удрученный предместкома. — Кинулись, понимаешь, смотреть — ни одного вакантного места. Надо кого-то увольнять, а как уволишь? Я же первый протестовать обязан. Вот, елки!.. Слушай, я тебе что посоветовать хочу… Между нами только… Ты пока ложись в дрейф. На больничном подольше покантуйся. А тут, может, что и наклюнется.
Короче говоря, эта петрушка тянулась с Ивановым до тех пор, пока из упомянутой уже вышестоящей организации не прикрикнули: вы что же это, кошкины дети! Совсем заадминистрировал и человека!
К этому времени Иванов уже прочно лежал в больнице.
Он и сейчас там лежит.
Те самые товарищи, что провели с ним попутный эксперимент, через день навещают его. Приносят виноград и апельсины. Записки подбадривающие шлют: «Старина! Хватит симулировать. Вахтер тетя Аня уже ссохлась в тоске по тебе — стала весить всего девяносто четыре килограмма…»
Все вроде бы перемололось и кануло в Лету.
Стресс Иванову доктора сняли. У него больше не трясутся руки и не дергается щека.