Юнармия

Мирошниченко Григорий Ильич

А Васька не отстает:

– Скажи, что красноармейцу передать? Соберешь ты деповских или не соберешь?

Ну, Илья Федорович, чтобы отвязаться от него, гово­рит:

– Хорошо, соберу. Только дай мне после работы руки вымыть, видишь, в мазуте все.

Васька подождал, пока отец помоется, и опять за свое:

– Когда же красноармейца звать?

Илья Федорович видит, что Васька не зря болтает, и говорит:

– Да зови хоть сейчас. Только подальше от станции держись да порознь идите, а то и сам влопаешься

и его выдашь. А сперва, говорит, сбегай за Леонтием Лаврентье­вичем и за Репко, а за Ильей Ивановичем (это моего отца так зовут) я сам зайду.

– А ты уже бегал? – спросил я Ваську.

– У каждого по три раза побывал, все никак дома за­стать не мог. Насилу добился.

Мы подошли к тупику.

В сумерках товарные вагоны были похожи на черные дома без дверей и окон.

Мы шли по путям, спотыкаясь о каждую шпалу.

Ощупью отыскали лестницу, которая вела на чердак. Васька задрал голову, посмотрел в темнею дыру чердачной двери и сказал:

– Лезь ты, я покараулю.

Я полез по лестнице, держась за перила, уцелевшие только с одной стороны. С площадки заглянул в дверь – на чердаке никого не было видно.

Я позвал шепотом:

– Порфирий…

Никто не откликался из темноты.

– Порфирий! – сказал я громче.

– Чего кричишь? – спросил снизу Васька.

– Его здесь нету, – сказал я, перегибаясь через перила площадки.

– Да ты на чердак войди. Он прячется, наверно, – прошептал Васька.

Я протянул руку вперед и шагнул на чердак. Доски подо мной заскрипели. Я остановился. Постоял немного и шагнул еще раз. Ноги у меня запутались в чем-то колю­чем, шершавом, – должно быть, в соломе, – я споткнулся и упал лицом вниз. Сам не знаю, как закричал не своим голосом:

– Васька!

Никто не ответил снизу. Только кто-то быстро-быстро зашлепал по шпалам.

Я кое-как добрался до двери и скатился вниз по лест­нице.

Васьки не было. Струсил, удрал!

Долго искал я его по всему тупику, бродя от платформы к платформе. Вдруг вижу – над самой дальней засветился огонек. То вспыхнет, то пропадет. То маленький, как точ­ка, то побольше, как глазок фонаря.

Я прислушался – кто-то разговаривает. Голоса будто знакомые. Один хриплый, другой тоненький. Кто же это может быть? Васька! Его голос! А с кем это он разгова­ривает?

Подхожу ближе – на платформе сидит Порфирий; он свесил ноги и курит. А перед ним на шпалах стоит Васька.

– А ты чего это на чердаке крик поднял? Струсил, что ли? – спросил Васька, когда увидел меня.

– А ты чего лататы задал? От храбрости, что ли?

– Со всяким это бывает, – сказал красноармеец. – И не так еще испугаешься, когда темнота кругом этакая.

– Ну, что же? Пойдешь, Порфирий? – спросил Васька у красноармейца.

– Надо пойти.

Порфирий тяжело спрыгнул с платформы и закряхтел.

– Ну-ка, ребята, подайте мою палку, – сказал он. – На трех ногах скорее доберусь.

И он заковылял за нами по шпалам и рельсам тупика.

На площади перед вокзалом топтался у фонаря вер­ховой. Он был в черной лохматой бурке, из-за плеча тор­чало дуло винтовки.

Порфирий остановил нас на углу:

– Надо нам врозь идти, а то попадете со мной к чер­тям в зубы.

– Да ты же дороги не знаешь, – сказал Васька.

– А я вас не упущу. Только если остановит меня пат­руль, вы уходите.

– Нет, – сказал Васька, – мы тебя не бросим.

– А если вас казаки сгребут заодно со мной, знаете, что за это будет?

– Не маленькие, знаем, – сказал Васька.

– Ну, ладно, сыпьте. А я за вами следом. Только не оглядывайтесь.

Мы с Васькой пошли через площадь. Шагаем и прислу­шиваемся, идет ли за нами Порфирий.

За спиной у нас залязгала копытами лошадь.

– У, чертова худоба! – крикнул казак и свистнул плет­кой.

Неужели заметил Порфирия?

Лошадь затанцевала по булыжнику и притихла.

Нет, не заметил. Все в порядке. Красноармеец, прихра­мывая, идет за нами.

У ворот нашего дома мы остановились. Порфирий не разглядел нас в темноте и прошел мимо. Я догнал его и дернул за рукав:

– Сюда!

Васька тихо открыл калитку и заглянул во двор. Во дворе не было ни души.

– Чудаки вы, ребята, – сказал красноармеец, когда калитка захлопнулась за нами. – Темноты испугались, а виселица вам нипочем – с красноармейцем по улице гу­ляете.

Скрипнула дверь. На крыльцо вышел Илья Федорович.

– Привел, – сказал Васька.

Илья Федорович наклонился к самому лицу Порфирия.

– Красноармеец? – спросил он. – Какого отряда?

– Балахоновского.

– А как же ты отстал?

– В ногу ранили…

– Ивана Капурина в отряде знал?

– Ивана Захарыча? – спросил Порфирий. – Ну, ко­нечно, знал.

Илья Федорович подумал немного и сказал:

– Постой. Кто еще из наших железнодорожников у Балахонова был?.. Шурку Олейникова знаешь?

– Как же не знать! Его на Крутой убили.

– Ну, заходи, – сказал Илья Федорович и пошел к двери.

Мы с Васькой хотели было шагнуть за красноармейцем, но Илья Федорович остановил нас:

– Погоди, ребята. Мы там поговорим немножко, а вы покараульте. Если кто чужой, в дверь стукните.

Мы попробовали спорить, но Илья Федорович только показал нам на крыльцо рукой:

– Тут сиди!

Потом Илья Федорович открыл дверь и пропустил крас­ноармейца.

Мы успели заглянуть в комнату.

Там у стола сидел на табуретке мой отец и перебирал колоду карт. Напротив него сидел Репко, молодой рабо­чий, слесарь из железнодорожного депо. У окна стоял, по­глядывая на двор, Андрей Игнатьевич Чиканов.