Юность Барона. Обретения
Шрифт:
– Я ж тебя как человека прошу! Вон, разлей лучше, остатки-сладки.
– Это мы завсегда! – Борис с готовностью схватил графинчик, идеально ровно раскидал водку по стопкам. – Нас просят – мы делаем. Давай, Зосипатыч, выпьем. За первого приличного человека, засветившегося на моем горизонте за последние четыре года и три дня.
– Неужто в лагере на всю кодлу ни одного приличного не сыскалось?
– Не-а. Правильные были, а вот приличных…
– Разжуй, будь ласка? Дико интересно: в чем принципиальная разница?
– Легко.
Борис опустошил стопку, застыл, прислушался к чему-то, а затем поднялся и, нимало не конфузясь, пояснил:
– Тока я, это, сперва до толчка добреду. Облегчусь. А то после казенной пищи мои кишки с ресторанного борща от изумления симфоническую музыку заиграли.
Слегка покачиваясь, Борис направился в конец вагона.
Проходя мимо столика, за которым ужинала супружеская пара, он считал с лица женщины неодобрительное, даже брезгливое выражение и, намеренно громко пустив газы, затянул:
– За-ачем он в на-аш колхоз приехал? Зачем, а гла-авнае – на ко-ой?
«Пейзанин и есть!» – хмыкнул Барон и принялся расправляться с наконец-то поданными биточками.
– …Я, конечно, ничего не хочу сказать. Чкалов был великий ас, – заносчиво горячился летун, которого приятель шутливо называл Валентулей. – Но пролететь под мостом на самом деле не так уж и сложно. У нас, в армавирском училище, маневры на малых высотах…
– Ну-ну. Поглядел бы я, как ты на МиГе станешь маневрировать. Под мостом.
Поглощенный поглощаемыми биточками Барон не прислушивался намеренно к чужим разговорам, но летуны в данный момент заговорили чересчур эмоционально. По всему было видно, что этот их спор носит характер давний и принципиальный.
– А что такого? И на реактивных истребителях вполне можно летать так, как Чкалов. Главное, правильно определить расстояние до воды. Скажем, метр держать воду. Пилотажная скорость, самая оптимальная, – 700. И – вперед.
– Вперед к могиле. В лучшем случае к трибуналу.
– Да при чем здесь могила?! Я ж тебе говорю, при скорости в 700…
– А ты себе, хотя бы визуально, расстояние между мостовыми опорами представляешь?
– Разумеется.
– А ты в курсе, что человеческое зрение устроено так, что при подлете расфокус дает не расширение, а сужение пространства?
– Допустим. И чего?
– А того, что частичная потеря ориентации стопроцентно гарантирована. Это раз. Второе: на твоих, как ты говоришь, оптимальных семистах машину начинает…
– Мальчики! Снова вы про свои самолеты, – капризно надула губки одна из барышень. – Нам скучно!
– Ничего не поделаешь, Милка, – показно вздохнула ее подруга. – Об этом даже в песне поется. У них первым делом – самолеты, ну а девушки…
– Неправда! – возразил заносчивый. – В отпуске девушки у нас исключительно на первом. Равно как они же на втором и на третьем местах.
– Отставить скуку! – скомандовал сомневающийся. – Давайте-ка еще шампанского выпьем. Милочка, солнышко, будьте любезны, разделите вон то симпатичное яблочко на общее количество пайщиков. Пока Валентуля его в одно жало не прикончил.
– Я не понял? Что за наветы?!
Солнышко покорно взяло большое красное яблоко, разрезало его пополам и… взвизгнув, смахнуло обе половинки на пол:
– Мамочки! Червяк!
Летуны дружно загоготали.
– Не червяк, Милочка, а мясо.
– Во-во, надо его на кухню. Повару.
С этими словами соискатель лавров Чкалова носком ботинка пнул ближайшую к нему яблочную половинку в направлении буфетной стойки.
Наблюдавший за этой сценой Барон встал из-за стола, дошел до буфета, поднял с пола сперва один, затем второй кусок и обратился к гуляющей компании:
– Вы позволите?
– Да пожалуйста. Угощайтесь.
– Спасибо.
Барон возвратился за столик, тщательно протер яблоко салфеткой и положил перед собой.
– Мужчина, может быть, вы голодны? – не удержалась от колкости Милочка, она же солнышко. – У нас есть хлеб и колбаса.
– Благодарю. Я буду иметь в виду.
Барон не обиделся – эта веселая четверка была ему симпатична. Особенно Валентуля, с такой заразительной убежденностью рассуждавший о возможности пролета под мостом на реактивном истребителе. Иное дело, что, хотя по возрасту молодые люди и являлись, как и он сам, детьми войны, однако ленинградцев среди них не было. Потому как эти ребята явно не в курсе, что вот уже многие годы в его родном городе с человеком, брезгливо отправившим в помойку еду, прекращают общение и стыдятся знакомством.
Барон рефлекторно сложил половинки яблока в единое целое и вдруг подумал о том, что оно удивительно похоже на то самое, крымское, во многом благодаря которому он и познакомился с Гейкой.
А случилось это в первых числах сентября 1941-го.
В те дни, когда еще никто и представить не мог, сколь глубока окажется та чаша испытаний, что вот-вот предстояло испить защитникам и жителям осажденного города.
Ленинград, сентябрь 1941 года
Хоть Юрка и не собирался сегодня идти в школу, создать убедительную видимость было необходимо. Чтобы бабушка ничего не заподозрила. Поэтому он тщательно сымитировал в комнате традиционный творческий беспорядок утренних сборов, благо комната у него теперь имелась своя, отдельная. Бывшая родителей. Чьи портреты по-прежнему продолжали висеть над кроватью в обрамлении остального семейного фотоиконостаса.
Кстати сказать, в 218-й Юрке решительно не понравилось. И учителя здесь какие-то угрюмые, а то и вовсе злые. И одноклассники не чета прежним – все больше особняком, каждый сам за себя держится. В общем, в сравнении с родной «первой образцовой» – день и ночь [1] . Хорошо еще, что у Саньки с матерью не получилось уехать в эвакуацию. Вернее, им-то самим, может, и плохо, но зато у Юрки остался в Ленинграде старый приятель. Правда, теперь в один с ними класс ходит еще и Постников, но этот, разумеется, не в счет. С ним у Юрки в последнее время наоборот – сплошные контры. И хотя до выяснения отношений посредством кулаков дело еще не доходило, но уже близко к тому.
1
Первая образцовая школа, она же школа № 206, находилась (и находится по сей день) на наб. реки Фонтанки, 62. С началом войны школу временно закрыли, на ее базе был развернут эвакопункт и приемник-распределитель для детей. Большую часть учащихся 206-й организованно вывезли в эвакуацию, а оставшихся в городе учеников раскидали по соседним школам. В случае с Юркой речь идет о новой, открытой в 1940 году, школе № 218 (ул. Рубинштейна, 13; в наши дни в этих стенах работает детский театр «Зазеркалье»). В мае 2015 года в холле театра открыта мемориальная доска в память об учениках и преподавателях школы, погибших при артобстреле 18 мая 1942 года.