Шрифт:
1
Июнь 1941 года. Известно, какие события произойдут в истории нашей великой родины в это время, но два пацана, Санька и Василь, об этом ещё не знают. Они с рождения делили один горшок на двоих, так как жили в соседях. Василию тринадцать. Высокий для своих лет, сухопарый. Он чуть хитрей, всё взвесит, прежде чем сделать. Санька напротив, всегда говорит то, о чём думает, сразу, напрямую, в лоб. Младше Василя на год, невысокого роста, крепыш. Сейчас они крадутся по высокой осоке к пруду, где спасаясь от полуденного зноя и намаявшись с утра, купаются работницы плантации.
–
– Мы так и до вечера не дойдём, – отвечал раздражённый Санька, – времени нет. Как ты говоришь её имя?
– Катерина. Она к тётке в гости из Минска на лето приехала, сейчас нашим бабам помогает. Активистка, комсомолка, на инженера учится.
– Чего, баба на инженера? – изумился Санька, – инженерица что ли, – хохотнул он.
– Не ори ты, инженерица, заметят – мало не покажется, – Василь, как гусь, вытянул шею и пытался рассмотреть купающихся. – Смотри, вон она из воды выходит.
Санька чуть приподнялся, аккуратно развёл камыши руками и обомлел. Катерина брела по колено в воде, отжимая волосы, уложенные в пучок на затылке, и щурилась от разлетающихся брызг прозрачной, чистой воды, которые переливались радугой в ярком солнечном свете.
– Вот это да! Всё, не усну теперь, наверное.
– Я тебя предупреждал, ошалеешь, – сказал довольный собою Василь, – на почте у Мироныча есть такая в газетных вырезках. Венера называется, точно помню.
– Прям такая? – спросил Санька, не сводя глаз с Катерины.
– Не совсем, но очень похожа. Эта вот посмазливей и погрудастее.
Белая мокрая сорочка плотно облегала тело девушки, подчёркивая все его изгибы. Вдруг Катерина обернулась и удивлённо, чуть испуганно посмотрела прямо в глаза Саньке. Тот от неожиданности застыл как вкопанный и не знал, что делать. Взгляд девушки стал меняться на пристальный, и она улыбнулась.
– Ах, вы стервецы, чего удумали? – разнёсся над прудом противный, пронзительный крик тёти Дуси.
Грузная пожилая женщина быстро приближалась к пацанам, перекатываясь, как утка, и путаясь в траве.
– Атас! – раздался возглас Василя.
Но Санька всё так же стоял не в состоянии отвести глаза. Удар веником из свежей крапивы по голой спине быстро привёл его в чувство. Он обернулся, Василя уже и след простыл. Тётя Дуся снова вознесла к небу свой карающий веник, но виновник торжества уже летел, сверкая пятками, прочь от охающей брани вредной женщины и под заливистый звонкий смех Катерины.
Василь стоял под тремя дубами в ожидании друга и истерично смеялся. Наконец подбежал пострадавший, потирая спину.
– Чего ты ржёшь? Сначала дёру дал, а потом «атас» крикнул.
Василь не унимался и сказал сквозь смех:
– Я же говорил, тише будь, а ты что?
– Что? – возмущённо спросил Санька.
– Дышишь как мерен туберкулёзный, – стал передразнивать друга, выпучив глаза, – Василь, Василь, я не усну, Василь.
Теперь уже они оба смеялись.
– Ладно, – сказал смирившийся Санька, – за такую красоту не грех крапивы получить. Всё, хватит, погнали на ферму, а то всех коней разберут.
Друзья бежали по нескошенному лугу, перепрыгивая через мелкие кусты железняка. Колючки под ногами не чувствовались, да какие там колючки, если на ферме подготовили большой круг глины под закладку самана. Саман – кирпич-сырец, производимый в те времена для возведения любых построек от сараев до домов. Никто не ходил в магазин за стройматериалами, их делали своими руками. Прямо на земле раскладывали глину, сверху немного соломы, песка и заливали водой. Затем в круг загоняли лошадей, и они перемешивали всё своими ногами. Труд каторжный, но на это не обращали внимания, потому как если надо, то брали и делали. Чтобы лошади было полегче, седоками выступали подростки, они же потом купали лошадей после работы. Перегон коней на пруд и был главным бонусом. Мальчишки устраивали скачки. Горе тому, кто придёт последним, всё время до следующего замеса его будут называть хвостом при каждом удобном случае.
Чтобы быть первым, нужно успеть занять лучшую лошадь, за этим и бежали сейчас Санька и Василь.
– Чур, Янтарь мой, – попытался заранее договориться Василь.
– С хрена ли? Ты на нём прошлый раз был, пора и честь знать, дай другим прокатиться.
– Сань, он же два метра в холке почти, а ты чуть выше курицы. Опять будешь просить, чтобы подсадили.
– Сам залезу, – отрезал Санька, – давай, если получится, то я ещё три раза на нём.
– Ой, люди добрые, – Василь стал пародировать старуху с подвыванием, как на поминках, – чего это делается? Клоп на слоне едет, лапкой подгоняет, за волосок в носу поворачивает.
– Хорош скалиться, оглобля, – огрызнулся Санька, – ну, что, забились?
Василь высокомерно и хитро посмотрел на друга.
– Забились, – он протянул ладонь, предварительно в неё плюнув, – если сказал, то делай, или всем расскажу, что ты брехло.
– Сам брехло, – Санька хлопнул своей ладонью по ладони друга и тут же вытер её об штаны, – зараза. Опять обслюнявил.
– Это для крепости, – улыбнулся Василь.
Конюшня располагалась на общей животноводческой ферме у пригорка, на котором был открытый загон, в нём гуляли лошади. Среди них прохаживался молодой верблюд Яшка. Его привезли с сельскохозяйственной выставки. Тот прижился и поведением своим уже не отличался от своих новых сородичей. Правда, его привлекали редко, так и не освоив всех премудростей работы на корабле пустыни. Он был как защита. Ещё будучи молодняком, он проявил свирепость по отношению к собакам и лисам, а уж если в воздухе появился запах волка, то он поднимал такой крик, что слышно было в соседних хуторах.
Подростки подошли к изгороди. Санька подал условный знак свистом. В ту же минуту от общей группы отбился и пошёл в сторону мальчишек высокий, золотисто-рыжего окраса жеребец.
– Глянь, помнит, – восхитился Василь, – а говорят, что скотина не соображает ничего.
Санька достал из кармана сухарь и на ладони протянул подошедшему коню, который с удовольствием и громким хрустом принялся жевать его.
– Всё они соображают, – сказал довольный Санька и аккуратно похлопал коня по щеке, – у них ума побольше, чем у людей некоторых. Жуй, жуй, Янтарь, не слушай этого недоразвитого. Прости убогому грехи его, так как слаб умом от рождения и не ведает, что мелет языком своим, – добавил Санька, издеваясь над другом.