Юность грозовая
Шрифт:
— Оно конечно, дело пустяковое — вязанка-то сена, только так ведь не прокормите вы их.
— Да и у нас осталось чуть-чуть, — певуче сказала одна из вязальщиц, поднимая с пола клубок пряжи, которым начал забавляться выскочивший из-под лавки лохматый кот. — Излишнее сено колхозу отдали. Зима нынче вон какая трудная.
— Тут, бабоньки, ежели пособить людям, то я так скажу, — серьезно заговорила колхозница с косой. — Взять нам у этих соколов по одной или две овцы на содержание, промеж своими прокормим, а по теплу возвернем. И овец, и приплод сохраним.
— Погляжу, Ефросинья, натура у тебя широкая, — осуждающе закачала головой сидевшая рядом с ней толстая
— Свою? А эта что же, пусть подыхает?
— У нас не Фроська, а ума палата!
— За всех нечего тут говорить, хочет — пусть берет!
— И возьму! — с твердой решимостью выкрикнула Фрося. — И другие возьмут, точно вам говорю!
— Цытьте, трещотки! — грозно сказал старик, хлопнув ладонью по колену. — Ишь, свои, чужие! Все нынче наши! Верно Ефросинья говорит: каждому двору — по паре овец, а коров — он кивнул на ребят, — пусть сами содержат. Понимать нужно, какое время мы переживаем.
— Верно, Илья Федорыч! — звонко крикнула Фрося. — Так и сделать нужно! Не обедняем!
— Правильно! Поможем, чего там! — послышались одобрительные голоса.
Удивленный таким оборотом дела, Миша заулыбался и, незаметно толкнув Федю в бок, прошептал:
— Здорово все получилось, а?
Между тем старик, как бы подытоживая весь этот разнобоистый галдеж, поднялся, подошел к ребятам и сказал:
— Передайте своему… этому, что чикиляет на деревяшке: люди, мол, согласны помочь. А вязанку сена возьмите. Пойдемте…
Горбясь под ношами, друзья возвращались к себе довольные.
— По-хорошему обошлось, — рассуждал по дороге Миша. — А за самовольство могли бы по шее накостылять.
— Ничего бы они не сделали, они люди добрые, — буркнул в ответ Федя, поправляя за спиной вязанку.
— За воровство, Федька, и добрые люди не скажут спасибо.
Захар Петрович с Лукичом, обеспокоенные долгим отсутствием ребят, встретили их во дворе.
— Откуда это? — испуганно спросил Захар Петрович, пнув ногой сено. — Вы как же это… где едите, там и пакостите?
— Мы не сами, — ответил Миша. — Они нам дали.
— Христарадничали? — вскипел Захар Петрович. — Кто вас посылал?
— Сами пошли! — обозлился Миша. — Что тут плохого? Для себя я не пошел бы… Там было много народу, все говорили, чтобы мы отдали им на зимовку овец, а когда нужно будет, вернут.
— Без них обойдемся, — выпалил Захар Петрович. — Вам лишь бы с плеч… Ишь, уполномоченные отыскались!
Молчавший до сих пор Лукич подошел к нему и строго проговорил:
— Ты, Захарушка, горячку не пори. Сам знаешь, какая история складывается с зимовкой: мы не только ягнят, овец погубим. Надобно спасибо говорить людям, а ты ершишься, — он осуждающе покачал головой. — И скажу тебе прямо: стыдно упрекать хлопцев, дай бог, чтобы все ребята были такими.
Захар Петрович притих, успокоился.
— От бобровских-то стыдно, — виновато буркнул он.
— Постыдного, Захарушка, тут ничего нету. Народ понимает, что к чему.
До поздней ночи горел в саманке огонь. Судили-рядили о предложении бобровских колхозников и наконец пришли к единому мнению: раздать овец на зимовку по дворам.
Не успел Захар Петрович переступить порог председательского кабинета, как Бачуренко, звучно причмокнув губами и махнув рукой, с сожалением сказал:
— А я тилько шо балакав с секретарем вашего райкома партии и Кургановым. Пораньше бы тебе прийти.
— Да кто ж его знал! — Захар Петрович бросил на подоконник рукавицы и, покосившись на безмолвный телефонный аппарат, тяжело присел к столу. — Ну, и что они говорили?
— Новости для тебя, Петрович, не ахти какие: людей из станицы не будут присылать. Просили меня помогать вам, — не торопясь сказал Бачуренко, но, увидев, как помрачнело лицо Захара Петровича, поспешил добавить: — Передали, шо собираются они возвращать скот дому. Кажуть: нехай потерпят наши трошки еще, дорога установится — приедут. — Легко сказать: потерпят! — вздохнул Захар Петрович. — Живем, как на гвоздях… Устали, ох, как устали мои ребята. А тут еще к Танюшке никак не выберу время проехать, навестить бы ее надо. Мишатка всю душу из меня вымотал: когда да когда. Видно, у парня есть что-то к ней. Устали мы, Василь Матвеич, устали.
— А шо ж мы, не помогаем? — в голосе Бачуренко слышался укор. — Ни в чем не отказуем вам.
— Так я не об этом, Василь Матвеич, — сразу же переменил тон Захар Петрович. — Тяжело нам, сам видишь! Да и вам столько хлопот причиняем. Пора бы, как говорят, и честь знать, а я вот опять заявился к тебе за помощью.
«Ишь, дипломат какой», — усмехнулся Бачуренко, вытаскивая из кармана кисет и аккуратно нарезанную косыми полосками бумагу для самокруток.
Сворачивая цигарку, Захар Петрович думал: «Скажу своим, что звонил Курганов, — сразу же вопрос: когда приедет помощь? А она, выходит, не приедет. Видите ли, собираются возвращать скот в станицу. Да разве ж овец погонишь зимой? Зря только обругал ребят: придется раздать овец по дворам».
— Ну, ты шо нос повесил? — Бачуренко протянул зажигалку. — Молчишь, як дальний родственник.
Захар Петрович глянул на него, как-то виновато улыбнулся:
— Дело-то у нас к тебе такого… щекотливого свойства.
— А ты давай, я щекотки не боюсь, у меня кожа дубленая.
О желании колхозников помочь степновцам Захар Петрович сказал не сразу. Начал с того, как Миша с Федей ходили вечером просить сено для ягнят и овцематок.
Слушая, Бачуренко одобрительно кивал головой, потом сказал:
— Так это ж они попали к Илье Федорычу! У него каждый вечер собираются бабы на посиделки: вяжут фронтовикам варежки, шарфы, носки.
— Совершено точно. Там, говорят, была полна хата народу.
Глянув на окно, залитое красноватым светом поднимающегося над степью солнца, Бачуренко тихо засмеялся и, повернувшись к Захару Петровичу, недоуменно смотревшему на него, начал рассказывать:
— Когда-то Илья Федорович был первым в округе гармонистом и шутником. На язык острый, собою видный. Да чуть не поплатился он однажды за свои шутки. Лет двенадцать тому назад ехал он домой из Балашова, по колхозным делам мы его туда посылали. Как раз на полях хлеба убирали. И вот возле хутора Зубаревского остановил он на мисточке через балку своих лошадей, вылез из тарантаса и стал осматривать той самый мист. Плечом попробует его на прочность, ногами притопнет. А рядом, на току, молотьба шла. Видят люди: человек ходит озабоченный. Подходят к нему, спрашивают: «В чем, мил друг, дело?» А он что ни на есть серьезно отвечает: «Сомнение берет меня. Сейчас цирк будет ехать, боюсь, не выдержит этот мост слона». Народу сбежалось — тьма. Все в один голос: выдержит, машины по нему ездят! Ну, он попрощался с ними, зубаревскими-то, и поехал дальше. А люди сидят у моста час, другой, а слона-то никакого нет. Бригадир никак не заставит ихработать. И тут нагрянул председатель. Туда, сюда, поднял шум… Милиция задержала нашего Илью Федорыча возле самых Бобров… Знаешь, Петрович, еле-еле мы отстояли его тогда. Хотели политическую статью ему… За срыв уборки, да, да.