Юность Куинджи
Шрифт:
Он замолчал, внезапно насупился. «Говорить Настеньке? — подумал про себя. — Нет, еще смеяться будет, как узнает про мои слезы. Но я тогда был совсем маленький…»
Года четыре назад мальчик наткнулся в сарае на банку с краской. Яркий дорогостоящий сурик Спиридон привез из Таганрога и собирался покрасить лодку. Архип долго возился с банкой, пока открыл ее. Сладковатый запах щекотал ему ноздри.
Брата с женою дома не было — ушли на базар в Мариуполь. Крепко прижимая банку к груди, Архип вышел из сарая и пристально поглядел на побеленную к пасхе, хату. Блестевшие на солнце окна манили к себе, и мальчик нерешительно подошел к ним поближе. Поставил банку на землю, открыл крышку. Никогда до этого Архип не видел такой краски, похожей на бутоны воронцов и гребешки молоденьких петухов. На побеленной печке он рисовал
Банка опустела, Архип с измазанными руками и лицом отошел от стены, поглядел восторженным взглядом на свою работу, неожиданно захлопал в ладоши и запрыгал, громко выкрикивая:
— Лучше всех! Лучше всех!
За проявлением неподдельного восторга и застали его вернувшиеся брат с женою. Спиридон, с новым хомутом на плече, растерянно повел глазами по раскрашенной стене хаты и вдруг повернулся к братишке. Со злостью бросил на землю хомут и закричал:
— Краска! Моя краска! Столько стоит! На лодку! А он собаке под хвост! И хату испаскудил!
Архип как вкопанный остановился возле двери сарая. На него, сжав кулаки, двинулся Спиридон. Однако мальчик не шелохнулся и, когда брат приблизился вплотную, тихо, но твердо сказал:
— Эт-то, красиво.
— Что? — еле выдавил из себя опешивший Спиридон.
Растерявшаяся было золовка умоляюще проговорила:
— И вправду хата красившей стала…
— Ты? — выкрикнул муж, резко поворачиваясь к ней, — Нас люди засмеют. Я вам покажу!
Схватил Архипа за руку и отбросил от двери. Не удержавшись на ногах, мальчик упал. Спиридон влетел в сарай, тут же выскочил из него с лопатой в руках, подбежал к хате и начал остервенело сдирать со стены глину.
Архип скорее застонал, нежели вскрикнул, вскочил на ноги и, заливаясь слезами, выбежал со двора. Ничего не видя перед собою, спотыкаясь, бежал по мягкой молодой весенней траве в сторону Кальчика. У самого Карасевского обрыва упал на траву вниз лицом. Его худенькие плечи вздрагивали. Но плакал он не от боли, а от горькой обиды. Никогда еще не рисовал таких красивых цветов… Почему у него нет ни папы, ни мамы, они заступились бы за него. Захлебываясь от слез, он приподнял голову. Багровый свет заката ударил в заплаканные глаза, само солнце показалось расплывчатым, дрожащим и было такого же цвета, как сурик. Архип сел и, захваченный игрой вечернего света, стал неотрывно смотреть на горящее небо. Рыдания утихли, слезы на щеках высохли, он, кажется, забыл про них. Что-то необыкновенное происходило вокруг: воздух звенел от сурикового цвета, небо беспрестанно менялось, делаясь то ярко–красным, то оранжевым, то зеленым.
Архип поднялся на ноги и замер — разбросанные в беспорядке хаты карасевцев были розовыми. Ошеломленный, он непроизвольно поднес руки к глазам и потер их, но розовый цвет не пропал, от этого стало тепло< тепло на сердце, и улыбка озарила его смуглое лицо.
Он восторженно глядел на выкрашенные солнцем хаты и хотел, чтобы рядом с ним оказался Спиридон. Вон, вся Карасевка стала красивой–красивой. Эх брат, такой большой и ничего не понимает.
…До сих пор давняя обида не выветрилась из сердца Архипа. Он с замиранием вспоминает медвянный, перемешанный с запахом лампадного масла аромат краски и ясно видит разъяренного брата, соскабливающего лопатой со стены его рисунки. Почему взрослые такие грубые и жестокие? Ему так хорошо, так светло становится, когда нарисует что-нибудь. А братья этого не понимают, хоть плачь, не понимают. Но о горьких слезах Архип не скажет своему лучшему другу Настеньке. Он исподлобья взглянул на девочку и, вспомнив о венке, попросил:
— Погоди.
Побежал за ним, поднял с земли и подал Настеньке.
— Ой, какой красивый! — воскликнула она. — Неужели сам сделал?
Мальчик молча наклонил голову.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Семья Спиридона жила на
Его забрал к себе дед и по договоренности с попом переписал внука на свое прозвище — Куинджи. Но вскоре не стало и деда. Архипа сначала приютил Спиридон, а после мальчишка жил то у него, то у тетки — материной сестры. Помогал ей по хозяйству — пас гусей, собирал кизяки для печи, носил воду.
Саманный домик был такой же ветхий, как у многих обитателей предместья Мариуполя Карасу — так называли его старожилы. Они помнили рассказы родителей о переселении греков из Крыма в этот приазовский край. События более полувековой давности в их устах звучали то как легенда, то как страшная история угнетенного народа.
Любознательный и впечатлительный Архип уже в семь лет пытался изображать углем на побеленных стенах хаты или печки горы, ущелья, каменные сакли. О них ему рассказывал согбенный, с изрезанным морщинами лицом дед Юрко, теткин сосед. Дед по вечерам сидел на завалинке и немигающими глазами смотрел на море, которое хорошо было видно из Карасевки. Мальчик подсаживался к нему и просил:
— Дедушка, эт-то, еще про горы.
И старик уводил Архипа в далекий мир минувшего, перемешивая правду с вымыслом, истинные события со сказкой. Неграмотный Юрко не мог знать о заселении берегов Черного моря от Херсонеса до Феодосии древними греками еще за шесть веков до нашего летоисчисления.
Не мог он объяснить своему маленькому слушателю, как часть греков потеряла родной язык, ибо не знал, что в тринадцатом веке Крымский полуостров покорили татары. Они выгнали греков из городов, и те вынуждены были селиться в землянках, пещерах, строить в горах каменные жилища.
— Мой дедушка грамоте знал, — рассказывал хрипло Юрко. — Книгу ученого Трифона [5] читал о святом Игнатии, освободителе нашем. Какие страшные муки он терпел за нас грешных от ханов бусурманских. Святого Игнатия ханские прислужники хотели убить.
5
Юрко называет Трифоном протоиерея Трифиллия, который в своем дневнике описал мытарства метрополита Игнатия Гозадинова, стоявшего во главе готско–кефальской метрополии Крыма. Человек незаурядных способностей, чуткий политик, он в 1777 г. повел тайные переговоры с Потемкиным о предоставлении грекам свободных земель за пределами Крыма.
Дед Юрко смутно помнил время переселения — ему тогда было лет семь–восемь. Перед глазами вставала вереница без конца и края запряженных волами подвод.
— Ушли, внучек, от одного горя, а пришли к другому, — вздыхая, говорил старик и надолго умолкал. Смотрел немигающими глазами в сторону моря, потом показывал рукой на него и продолжал рассказ: — Там, за Азовьем, в Крыму тепло было. А когда пришли на Самару, речка такая с Днепром сливается, так дожди начались. Крыши над головой ни у кого не было. От болезней мор начался… Спасибо человеку русскому по прозвищу Суровый [6] , он перед царицей–матушкой за нас заступился. Она привелегу нам дала. Сюда, к морю Азовскому, мы переселились. Хоть по–людски застроились. Да радость, как мотылек степной, быстро пролетает. А беда до гробовой доски за человеком идет…
6
Суровым называли А. В. Суворова, который потратил немало сил и энергии, чтобы помочь грекам уйти из-под татарско–турецкого ига. 21 мая 1779 г. Екатерина II издала указ привилегий, по которому они увольнялись от государственных податей и служб на 10 лет, им разрешалась свободная торговля вне и внутри государства. Был также утвержден план земель для вечного поселения.