Юность Маркса
Шрифт:
Карл выбежал прочь, заткнув уши. С тех пор разговор о деньгах возобновлялся всякий раз, когда он переступал порог материнской комнаты. Сестры проходили мимо Карла с молчаливым упреком. Брат Герман, неудавшийся купец, гулко кашлял и отхаркивал кровь.
Какие-то тучные торговки, пухлые священники, шустрые мелкие чиновники с супругами толпились в доме Генриетты Маркс в качестве ее друзей и советчиков.
Карл, изнемогая от отвращения и скуки, бежал из этого совиного мрачного дупла, которым казался отныне ему осиротелый отчий дом.
Иногда Генриетте удавалось задержать его слезами И обещаниями
«Сколько в ней фальши и страха за свое скудное добро!» — думал Карл, смиряясь.
Но кротость быстро оставляла его, и мирная беседа неизбежно приводила к ссоре. В особенности если старуха упоминала о Женни и пробовала на свой новый лад отзываться дурно о Вестфаленах. Тогда гневу Карла не было предела.
В этот раз было именно так.
— Ты идешь к своей невесте? — невиннейшим голоском спросила Генриетта сына, увидев, что он снимает с вешалки шляпу. — Я понимаю, что общество милой девушки тебе дороже материнского, хотя за два дня, что ты здесь, я не удостоилась и двух часов беседы, а поговорить всегда есть о чем. Но материнская снисходительность безгранична. Мы, матери, прощаем детям, даже если они причина всех наших страданий.
— Скорее говори, в чем дело, — не столько выговорил, сколько выдавил из себя Карл. Он вымещал свое нарастающее раздражение на широкополой мягкой шляпе.
— Я, конечно, не в претензии, что Вестфалены не выказывают мне с тех пор, как умер твой дорогой отец, никаких знаков утешения, точпо они никогда меня не знали. Вообще в городе ходят слухи, что отношения между тобой и Женни будут разорваны. Только чрезмерная материнская любовь вынуждает меня сказать тебе это. Я столько выстрадала, думая о том, как это может на тебе отразиться…
Карл сделал шаг вперед. Его желтоватое лицо побагровело. Сделав вид, что не замечает состояния сына, она продолжала как пи в чем не бывало:
— Право, ты не представляешь себе, сколько твоя семья претерпела от этих людей, которым ты отдал предпочтение! Я знаю, что они тебе дороже и ближе матери, сестер, брата. Что ж, мое терпение давно стало нечеловеческим. Но я должна тебе сказать, Карл: понимая, что можно ослепнуть от любви, я все же не пойму, как ты не видишь, что все Вестфалены обладают одной характерной чертой, весьма опасной. Все они непостоянны и экзальтированны. То витают в небесах, то падают в пропасть.
— Довольно! — шепотом выговорил Карл и пошел к выходной двери.
Карл вырвался на улицу. Он тяжело дышал. Его маленькие широкие и крепкие руки беспокойно сжимались и разжимались. Он подобрал сорванную ветром ветку и смял ее мгновенно. Это несколько успокоило его, но идти на Римскую улицу он но решился и свернул к Мозелю.
Трир остался позади. Душный маленький город католических, протестантских, еврейских храмов, чиновников, мелких буржуа…
Прокрустово ложе для дерзающих и восставших.
Трир предстал перед ним как законченное воплощение идеи филистерства, как высший предел уродства, пошлости, застоя и мертвечины. Война с этими людьми, война этому миру! Ненависть и проклятие!
Дорога к реке напомнила Карлу детство. Он знал каждый ее изгиб, каждый куст и дерево. Запыленные мадонны
Более часа, покуда не стемнело, бродил Маркс одиноко по дорогам. Он овладел собой, преодолел гнев и отмахнулся от мыслей о матери.
Все это казалось ему теперь досадно мучительным житейским пустяком, ничтожным укусом. Но более того.
Привычные, иные настроения овладели им. Думал о Бруно, собиравшемся в Бонн, о Рутенберге и Кёппене, о диссертации, за которую следовало уже приниматься. Вскоре студент Карл должен стать доктором Марксом. Поглощенный думами о будущем, Карл очнулся на горном спуске к маленькой иримозельской деревне. Уже зажглись кое-где огоньки. В кузнице равномерно падал на наковальню молот. Женщина гнала по дороге хворостиной низкорослую корову. Мычали козы, плакали дети. Марксу неудержимо захотелось подойти ближе, приглядеться к этому незнакомому, давно интересовавшему его миру. Но, взглянув на вечернее небо, он вспомнил данное Женни обещание быть у нее в сумерки и повернул назад. Однако решение, внезапно промелькнувшее в уме, было им принято. Как только невеста его уедет из Трира навестить родных, он пойдет бродяжить вдоль Мозеля и Рейна. До конца каникул еще несколько недель.
Почти бегом Карл добирается до города, до Римской улицы. Он с ужасом замечает, как запылены его ботинки и узкие брюки, и предвидит укоряющий взгляд Каролины фон Вестфален, которая сейчас появится на пороге гостиной.
Старая баронесса не стесняется делать будущему зятю замечания и требует безупречной аккуратности в его туалете. Карл останавливается у ограды дома и листьями платана сметает предательскую пыль. Потом поправляет галстук и старается распрямить изрядно пострадавшую во время материнской проповеди шляпу. Тщетно. Вздохнув безнадежно, молодой студент тянет цепочку колокольчика на дубовой двери вестфаленского дома и покорно ждет выговора.
— Наконец-то, — облегченно вырывается у Женни, когда Карл появляется на пороге ее кабинетика.
Беттина щурит глаза и сладенько улыбается:
— Не правда ли, мы встречались?
Карл кланяется. Известная писательница интересует его. Еще больше, чем ее литературная слава, интригует окружающих дружба этой женщины с Гёте и будущим прусским королем. К тому же жена даровитого Арнима, стремившаяся прослыть Эгерией, считается отважной и свободомыслящей.
— Мы виделись у Мендельсона-Бартольди, — подтверждает Маркс, думая о том, что во время кратких светских встреч ему никогда не удавалось поговорить с Беттиной.
Обернувшись к Женни и поймав ее вопросительный взгляд, Карл отвечает. У них вошло в привычку во всем отчитываться друг- перед другом.
— Большую часть дня я провел у Монтиньи. Какой хороший, однако, старик! Старость не коснулась его. За всем выдающимся следит по-прежнему и сохраняет ясность и трезвость духа, которым могут позавидовать молодость и зрелость. Я нашел в его лавке ворох последних французских газет и журналов… Париж занят, помимо всякой столичной чепухи, придворных интриг и сплетен, возвышений и крахов банкиров, также и самым интересным событием последних лет — майским восстанием под предводительством Бланки и Барбеса. Десятилетие заканчивается так же кроваво, как началось.