Юность Маркса
Шрифт:
Иоганн-Гуго Виттенбах известил о себе кряхтением и кашлем, заслышав которые ученики невольно повернули головы не в сторону дверей, а к амбразуре окна. Но Эдгар'и Карл, занимавшие переднюю парту, сидели, вперив с невиннейшим видом глаза в литографированный портрет хмурого Фридриха-Внльгельма. Прусский король отвечал им сердитым взглядом и запечатленной на губах воинской командой.
На этот раз в класс вошел сам почтенный трирский историк. Замешательство, вызванное проказами Карла и Эдгара, привело, однако, к тому, что «Доброе утро, господин Директор!» прозвучало нестройно, отчего Виттенбах,
Виттенбаха в Трире считали якобинцем, и молва эта, сделавшая старика героем многих учеников, вредила ему в мнении прусского начальства. Ходили упорные слухи, что почтенный директор организовал как-то революционное празднество и даже изображал аллегорического гения у подножия богини разума, представляемой прекрасной мозельской крестьянкой. Всю эту сцену будто бы видела торговка с Главного рынка. Враги Виттенбаха, к неуемному негодованию городского духовенства, обвиняли его также и в атеизме.
— Кто из нас не грешен! — посмеивался директор в ответ на расспросы, касающиеся его молодости.
Прежде чем приступить к уроку, Виттенбах имел обыкновение приводить в порядок кафедру. Он тщательно вытер доску, очинил все до одного карандаши, подвинул песочницу, проверил перья и банку чернил. Не спеша, старательно опорожнил нос, поправил вставные челюсти и вынул деревянную табакерку, чтоб втянуть нюхательный табак, зеленые хлопья которого неизменно висели на его усах. Потом оценил погоду. Отправной точкой обычно служило воспоминание об одном из дней 1792 года, когда Виттенбах был проводником веймарского вельможи-поэта по Триру. В этот раз Виттенбах не отступил от правил.
— Великолепный весенний день, облака на востоке, возможен дождь на закате, — сказал он, глядя в окно, из которого открывался вид на зубцы часовенной крыши, — Когда советник фон Гёте был в Трире и я имел счастье показать ему наш город в дни былого величия, погода благоприятствовала, как и сегодня.
— Господин директор, — попросил Эдгар, зная, чем угодить старику, — ученики были бы весьма счастливы услышать об удивительном событии вашей жизни,
Виттенбах ответил стихами из «Фауста»:
Отдай же годы мне златые, Когда и сам я был незрел, Когда я песни молодые, Пе уставая, вечно пел! В тумане мир передо мною Скрывался; жадною рукою Повсюду я цветы срывал И в каждой ночке чуда ждал.Голос старика вдохновенно вздрагивал. Правую руку, не выпуская из нее круглой коричневой жабообразной табакерки, поклонник Гёте изо всех сил прижал к борту тщательно выутюженного сюртука, под которым полагалось биться сердцу. Узловатые, бурые пальцы вытянутой вперед левой руки нервно изгибались.
Эдгар Вестфален, затаив дыхание, слушал стихи. Его плоские уши алели.
— Какой актер! — сказал он,
Голос Виттенбаха взлетел на слове «рвенье» и грохнулся в недра рокочущего шепота.
И мощной ненависти рвенье, И годы юные мои… —пробормотал чтец в разноцветные усы и смолк.
Пауза длилась миг.
— Ты! — сказал Виттенбах равнодушнейшим топом и широким жестом опытного удильщика рыбы вскинул руку. Его указательный палец, пронесшись над головами учеников, вонзился в великовозрастного парня, вяло сосавшего грошовый леденец.
— Кто привел крестоносцев к Константинополю?
Ответа нет. Сын виноградаря беспомощно озирается. Веки просительно мигают. Ему подсказывают, но недостаточно внятно. Виттенбах принимается чинить карандаши и сосать вставную челюсть, — плохое предзнаменование.
— Эммернх Трах, расскажите тем, кто позорит великое знамя науки, историю четвертого похода крестоносцев, — говорит учитель сердито.
Красивый русоволосый юноша уверенно подходит к кафедре. Виттенбах щурит глаза от удовольствия, заслышав вкрадчивый голос своего любимца.
Как всегда, Грах знает урок.
— Любовь этого молодого человека к наукам, — заявляет Виттенбах классу, — лишний раз доказана перед вами; вот достойнейший мой воспитанник, я могу лишь пожелать, чтобы он оставался и впредь примером добронравия и прилежания нашей гимназии.
Эммерих, благожелательно улыбаясь товарищам, идет к своему месту.
Маркс дружески ему кивает.
В перерыве между уроками Эдгар, Карл и Эммерих сидят под одним из деревьев во дворе. Они обсуждают предстоящие каникулы и будущее. До окончания гимназии остается только год. С осени все трое перейдут в oberprima, и наконец, после сдачи на аттестат зрелости, им откроется заповедный университет. Выбор специальности изо дня в день обсуждается всем классом. За исключением католиков, твердо решивших посвятить себя богословию и рясе, остальные стремятся к чиновничьей или ученой деятельности. Двое хотят быть врачами.
У Эммериха свои планы.
— Торговля, — говорит он с неизменной предупредительной улыбкой, перенятой у отца, уважаемого в городе купца, проведшего большую часть жизни за прилавком, — торговля — то занятие, которое составляет счастье целых наций. Мои предки — купцы — были счастливы и видывали свет.
— Твои предки предопределили твою профессию, — замечает Маркс, думая о том, что будет юристом, как и его отец.
— Нет, Карл. Если считаться с тем, чего хочет моя семья, то следует пойти на юридический факультет. Такова давнишняя мечта отца. Торговое дело он передает моим братьям. Я же, хоть и почитаю купцов, должен признаться, предпочитаю иное поприще. Поклянитесь молчать, я доверю вам свою тайну.