Юные годы
Шрифт:
— Можно у вас позавтракать?
— Сезон еще не начался. Она может подать только холодный завтрак за четыре шиллинга шесть пенсов с человека.
Из опасения, как бы чего не испортить, я уже готов был уступить этому бесстыдному вымогательству, как вдруг Алисон шепнула мне:
— А тебе в самом деле здесь нравится, Роби?
Я вздрогнул и покраснел до корней волос. У меня хватило храбрости лишь покачать головой.
— Мне здесь тоже не нравится. — Алисон спокойно встала и, обращаясь к ошеломленной официантке, заметила: — Мы передумали. Нам что-то расхотелось завтракать.
Не обращая внимания на огорченную женщину и на метрдотеля, который тотчас бросился к нам и стал нас уговаривать остаться, она с решительным видом вышла из отеля. А вслед за ней и я.
Перейдя через дорогу, Алисон заглянула в тихую деревенскую лавчонку и, внимательно изучив все, что там имелось, упросила лавочника отрезать ей шесть кусочков ветчины. Пока он резал, сна ходила по лавке: там взяла пару яблок, тут — спелые бананы, плитку молочного шоколада и две бутылки чудесного напитка, подкреплявшего меня в детстве: «Богатырского пунша» Барра. Вся эта снедь стоила около двух шиллингов шести пенсов; нам положили ее в коричневый бумажный пакет, чтобы удобно было нести.
Запасшись едой, мы стали подниматься в гору по дорожке, которая пролегала через рощицу молодых лиственниц, уже начинавших краснеть. Мы шли все дальше и дальше вдоль берега речки, пробираясь сквозь густую чащу папоротника и кусты дикой азалии; наконец мы вышли на поляну, за которой начинались вересковые заросли. Когда-то здесь было поле, но сейчас оно заросло орляком; ограда, сложенная из камней, защищала его от ветра. Через поле бежал ручеек, который затем водопадом низвергался в водоем из окаменелой смолы, окаймленный белым песочком. Берега его поросли высокой травой, среди которой попадались примулы, склонявшие головки до самой воды, так что лепестки покачивались на ней, точно маленькие кораблики. Все здесь располагало к теплой дружеской беседе, дышало уединением.
Мы выбрали место посуше и сели на траву, прислонившись к ограде возле водоема; вокруг нас покачивались зеленые султаны молодого папоротника-орляка. Позади вставали горы, а внизу, точно зеркало, лежал Лох со стоящим на якоре игрушечным корабликом, на котором мы сюда приплыли. Солнце заливало нас. Раскрасневшись от удовольствия, я с готовностью бросился опускать бутылки в быстрый поток, а Алисон сняла макинтош и стала готовить завтрак.
Из свежего хлеба, деревенской ветчины и масла были приготовлены бутерброды — лучше их я ничего никогда не ел. А запивали мы шипящим прохладным «Богатырским пуншем». Алисон заставила меня съесть почти все бананы. Мы едва перемолвились словом, но, когда кончили завтракать, Алисон улыбнулась мне своей загадочной улыбкой.
— Ну разве здесь не лучше, чем в этой старой гостинице?
Я только кивнул, понимая, что, если бы не ее спокойствие и решительность, мы еще мучились бы там и сейчас.
Удовлетворенно вздохнув, Алисон сняла берет, закрыла глаза и прислонилась головой к камням.
— Как здесь хорошо, — сказала она. — Так бы и заснула.
Во всем ее здоровом молодом теле ощущался покой. Ее волосы, казалось, всегда несколько всклокоченные, длинные полосы с искорками, в беспорядке рассыпались по плечам, обрамляя ее уже успевшее загореть лицо. На нежную, нагретую солнцем кожу падала тень от опущенных ресниц, казавшаяся совсем черной рядом с крошечной родинкой на щеке. Белая блузка ее была раскрыта на груди, обнажая упругую линию шеи. На верхней губе, словно роса, блестели капельки пота.
И, как не раз уже со мной бывало, мне стало и страшно и радостно.
— Тебе неудобно, Алисон. — Я с трудом глотнул воздух и, подвинувшись к ней, подложил свою руку ей под голову.
Алисон не стала возражать; она лежала, предаваясь блаженному отдыху, глаза ее были по-прежнему закрыты, губы слегка улыбались. Через минуту она прошептала:
— До чего же громко стучит у тебя сердце, Роби. Мне кажется, по всей округе слышно.
Какое начало для объяснения! Но почему же я ей ничего не сказал? И почему, почему не сжал ее в объятиях? Увы, то была трагедия моей чрезмерной невинности! Слишком я был прост и слишком неловок. К тому же я был так счастлив, что не смел шевельнуться. Язык у меня точно прилип к гортани; поддерживая ее головку, я задыхался от любви; щека моя касалась ее щеки, я чувствовал ее глубокое мерное дыхание, такое глубокое, что даже ее пояс из лакированной кожи слегка поскрипывал. Солнце щедро заливало нас своим светом, нагревая жесткую материю ее юбки, и запах шерсти смешивался с ароматом тмина. В воздухе была разлита мягкая истома; откуда-то снизу, из леса, словно эхо, доносилось кукованье кукушки.
В неудержимом восторге я, наконец, прошептал:
— Вот об этом я мечтал в тот вечер, Алисон. Чтобы быть с тобой вместе. Всю жизнь.
— А если пойдет дождь, как тогда?
— Ну что такое дождь, — пылко начал я. — Пока мы…
И запнулся. Алисон открыла глаза и искоса кокетливо смотрела на меня. Воцарилось молчание. Тогда она решительно выпрямилась и села.
— Роби! Я хочу серьезно поговорить с тобой. Ты меня тревожишь. И мистера Рейда тоже.
Значит, сегодня утром на вокзале я правильно угадал. И хотя огорчился, когда она отстранилась от меня, но все же почувствовал гордость оттого, что Алисон обо мне беспокоится.
— Прежде всего, — продолжала она нахмурясь, — мы считаем, что ты зря растрачиваешь свои силы на этом заводе. Ты совсем забросил биологию. А ты знаешь, что Карузо прочили в инженеры? Но он воспротивился.
— Дорогая моя Алисон. — Я пожал плечами с нарочито равнодушным видом. — У меня отличная работа.
Она молчала, вперив взгляд куда-то вдаль. Быть может, я перехватил через край, героически уверяя ее, что всем доволен? Я исподтишка взглянул на нее.
— Конечно, должен признаться, я страшно устаю… случается, и руку резцом пораню. И потом… кашель все не дает мне покоя.
Она повернулась ко мне с таким выражением, что я оторопел. Покачала головой.
— Роби, дорогой… ты просто ужасный человек.
Что я такого ей сказал? Волна отчаяния захлестнула меня. Почему она относится ко мне с какой-то укоризненной добротой? В теплом воздухе звенела песенка ручейка. Сердце мое отчаянно стучало и вдруг сжалось.
— Я обидел тебя?
— Нет, что ты. — Она закусила губу, борясь со своими чувствами. — Просто я поняла, какие мы с тобой разные. Я такая практичная, быть может, даже слишком. А ты, ты всегда будешь парить в облаках. Одному богу известно, что с тобой будет, когда мистер Рейд уедет из Ливенфорда.
— Рейд? Уедет?
Она опустила глаза и стала вертеть стебелек примулы.
— Он подал прошение, чтобы ему дали место в Англии. В школе близ Хоршема, в Сассексе. Слишком долго он работал в Академической школе. А то заведение хоть и небольшое, зато там придерживаются современных методов, и у него будет больше шансов продвинуться.
— Ты хочешь сказать, что Рейд уже получил эту должность? — вырвалось у меня.
— М-м, да… По-моему, это уже решено. Он хотел сообщить тебе об этом сегодня вечером.