Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Игорь громко ответил:
– Клянусь… и крест киевлянам целую!
Но едва стал он великим князем, как отдал и Киев, и многие из уделов южной и средней Руси на произвол своим богатеющим воеводам - Тудору и Ратше.
Стоны и плач поднялись над Днепром и над всем Днепровьем. А Игорь устраивал пышные ужины и турниры для обнищавших, но ещё спесивых рыцарей-крестоносцев, бражничал с ними и со своими думцами, будто мстил киевлянам и всей Руси за их нелюбовь к Святославову роду.
Тогда киевляне тайком послали достойных мужей к Изяславу Мстиславичу в Переяславль. Посланные сказали:
– Иди к нам князем, внук Мономахов. Игоря Ольговича и иже с ним мы в стольном Киеве не хотим. Да и для всей Руси княжение их накладно…
Изяслав, подумав, хитро ответил:
– Но живы дяди мои Вячеслав и Юрий. Не им ли по праву идти на Киев?
– Пусть живы, - ответили киевляне.
– Юрий Владимирович был бы хорош, да властен. А ещё мы боимся старшего сына его Ростислава: нравом он подобен Тудору и Ратше. Поэтому ныне милее ты!..
Приняв приглашение киевлян, повёл Изяслав дружину свою на Киев.
На бранном поле под Киевом он разгромил войска Игоря. Князь Игорь был загнан в болото, взят в плен. С ним вместе в плену оказался и младший брат его Святослав.
Войдя в Киев великим князем, велел Изяслав заковать пленных Игоря и Святослава Ольговичей в кандалы, их тиунов и бояр - посечь, а добро их пустить «в разгон» [2] .
На исходе той ночи, когда киевляне секли и громили Игорево гнездо, а натравленное Игорем приднепровское племя половцев разоряло и жгло Городец, - как раз и пристали к днепровскому берегу учаны послов Долгорукого, возвращавшиеся из Византии.
2
Земли побеждённого противника либо брали «только копытом», то есть не поживившись ничем, либо «в разгон» и на «щит», то есть на полное или частичное разграбление, дабы «землю пусту сотворите», «не оставить ни рога, ни куряти».
Никто в тех ладьях не знал, что творится в Киеве. Похоже - резня, а кто кого режет - поймёшь не сразу…
Сам лично пошедший в разведку книжник Данила Никитич, прячась в кустах, осторожно поднялся на холм и внимательно огляделся.
В ночной темноте над Киевом стлался дым. Испуганный рёв скота и гул людских голосов неслись от холмов к реке и в луга, за Днепр. Крики ярости, хохот, мольбы о пощаде, стоны казнимых, лязг железа и тяжкий, прерывистый колокольный звон всё громче доносились к ладьям, как будто предупреждая:
– Таись!
Зоркий глаз Данилы Никитича вскоре стал различать в озарённой пламенем темноте вооружённых ратников и простых горожан, сверканье мечей и тела убитых. Множество тех, кто ещё был жив, в поисках спасенья ползло к днепровскому берегу, в темноту. Изяславовы воины добивали их, топтали ногами, бросали с холма к реке…
Данила Никитич поспешно сошёл к ладьям. После совета с истомлённым болезнью княжичем Константином он приказал старику Улебе:
– Дружине - не спать. Стоять у ладей. По знаку - спускать учаны в струю да быть всем готову к сече…
И насмешливо повернулся в сторону первой учаны:
– Так ли велю, боярин?
Хриплый голос забившегося в ладейную избу боярина Лонгина боязливо ответил из темноты:
– А-а, ладно и так… Добро! Улеба сказал:
– Давно и я, да и наши воины не махали мечом… С надеждой громче добавил:
– Ох, испытать бы!
– и сдвинул свой шлем на самые брови.
– Лучше бы не пытать, - нахмурясь, заметил Данила Никитич.
– Ладнее думать о доме, а не о сече: домой пора…
Он спрыгнул с ладьи на берег и строже велел:
– Беречь ладьи!
Воины вместе с Улебой остались на берегу, готовые плыть или биться в сече. Но сеча к ним не пришла: она бушевала в Киеве, на холмах, не спускаясь к Днепру. Она гремела там до утра. А утром вдруг стихла, насытив людскую ярость.
Княжич Константин совсем уже не поднимался с ложа, занемог от испуга и Лонгин Сужата, поэтому утром на холм отправился один Данила Никитич.
Высокий и статный, с голубыми глазами и русой, кудрявой бородкой, книжник шёл не спеша, пытливо вглядываясь в прохожих. Он повстречал на пути немало киевлян - весёлых и возбуждённых, собирающихся на вече. Был у знакомых бояр и в палатах нового князя, Изяслава Мстиславича, Мономахова внука, племянника князя Юрия Долгорукого.
Двор и дом Изяслава гудели от шума. Всё сотрясалось от звона и кликов: киевляне вместе с воинами пировали победу. Они славили нового князя да поминали лихом весь Святославов род, прах князя Всеволода и братьев его, ненавистных Ольговичей, радовались тому, что Игорь закован в железа и брошен в темницу, а младший брат его - Святослав сидит под замком в церковном подворье…
– Пусть это будет врагам урок, чтобы иным неповадно было! Пусть знают все, что не быть Святославичам и потомкам их Ольговичам великими на Руси и в Киеве! Нет им тут места! А если полезут силой - быть им разбиту и взяту в плен, как Игорь, иль предану сраму, как брат его Святослав!..
Поминая об этом в беседе с Данилой, князь Изяслав сердился или вдруг улыбался - долгой, тайной улыбкой. И от этого становилось страшно.
Перед тем, как отпустить Данилу с ладьями в Суздаль, он с искренней сердечностью произнёс:
– Скорблю я, что занят, а то спустился бы к своему брату, хворому княжичу Константину, в ладью, на Днепр. Ан не могу. Возьми и вручи ему этот дар…
Князь взял из грубых рук своего тиуна Радилы золотую чашу, отдал её Даниле. Вздохнув, закончил:
– Плывите на Суздаль с миром. Скажи там дяде моему, князю Юрию, что добра хочу не себе, а всей земле русской. Затем и занял я киевский «стол» отца своего и деда. Не сам того захотел, но киевляне меня об этом просили: их была воля позвать меня, а с ними, выходит, воля Руси. За то, что сел я великим князем раньше его, пусть дядя меня не клянёт, но лучше пусть братом своим считает!
И вдруг усмехнулся:
– Пусть Юрий «Долгие Руки» останется княжить в своём уделе. И там, чай, ему добро! Он сам об этом отцу моему говорил не раз…
Данила с трудом удержался от желания вступиться за своего князя, явно оскорбляемого Изяславом. А тот уже равнодушно прибавил, почти приказал:
– Плыви же к нему, Данила Никитич. Проводи сих послов, Радила…
Даниле Никитичу ничего не оставалось, как взять подарок для Константина и выйти. Вышел за ним и Радила.
На ровном, заросшем травой дворе они задержались. День был пасмурный, ветреный и холодный: лето, как видно, кончилось. Теперь уж не жди тепла… Данила подумал об этом мельком, пока оглядывал двор, и сказал Радиле: