Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Однако Кирька, неведомо как, устоял на ногах. Он упёрся руками в отвиснувший подбородок и сдвинул страшную рану. Шатаясь, он вышел из сечи, сумел дойти до обозов, где лекарь скрутил ему голову чистой холстиной, и только тогда упал.
Рана его срослась, и во время других походов он бился немало. Однако в тот страшный час, когда он, очнувшись, лёг не свежую хвою, он не услышал ни шума битвы, ни собственных стонов: лицо раздирала боль…
А книжник всё бился и шёл вперёд.
Он не заметил, как чьё-то копьё ударило воина Митеря в левый бок, рассекло ему по три ребра с обеих сторон груди и, выйдя наружу, ударилось в локоть правой руки и перерубило его по суставу.
Митерь умер, ещё не успев свалиться на алый снег.
Другому бойцу, сидевшему на коне, копьё противника разворотило веко, но он, обливаясь кровью, повиснув на шее коня, успел прискакать к опушке, где был и раненый Кирька. Старик обозный вскричал, сдержав храпящую лошадь:
– Ох, голубь… ты, видно, умер? Раненый всадник очнулся и глухо сказал:
– Вложи мне в рот свою руку… Старик испугался:
– Зачем?
– Велю я тебе: вложи…
Старик, дрожа, вложил в рот всадника грязный палец. Тот быстро сжал зубы. Старик вскричал. Тогда, теряя сознанье, но ещё найдя в себе силу для горделивой усмешки, всадник сказал:
– Ну вот… Раз есть ещё мощь в зубах, значит, есть эта мощь и в теле. Посыпь мою рану мукой и обвяжи её чистой тканью: я буду жить…
Старик обсыпал мукой и обвязал его рану чистой холстиной. И этот тоже остался жить, и тоже в других походах бился немало, только вместо левого глаза теперь зияла дыра…
А в поле секлись и секлись.
Лошади выбегали из сечи без всадников, утыканные обломками копий, и падали у канав, споткнувшись.
Раненые ползли по земле, зажимая руками раны.
Мечи ломались, и кости ломались, и головы никли, пока, наконец, враги не дрогнули и не бежали.
Книжник и этого не заметил: самозабвенно увлёкшись боем, он прорубил отряд врагов из конца в конец, пока последний из пеших не изловчился и не проткнул коня Данилы насквозь.
Со смертельно раненным сердцем, свирепо скаля длинные зубы, конь всё же успел вынести невредимого книжника прочь из сечи. Потом из ноздрей коня буйно хлынула кровь.
Но и тогда он сумел пробежать немного, наткнулся на цепкий куст, всхрапнул и упал на белую землю - алой мордой вперёд.
С ним рядом упал и Данила…
Часть третья. КРЕМЛЁВСКИЙ ХОЛМ
Глава XIX. СТУКИ СТРОЙКИ
Уже бо, брате, стук стучить,
гром гремит в славном граде Москве.
– Вот Симеон, мой зодчий, - сказал он им, занятый главной мыслью.
– А это новый тиун Страшко. Вас, чад моих, им оставляю…
Симеон стоял возле князя - тощий, с длинной бородкой и тонким бледным лицом, но Юрий взглянул на него открыто и нежно: со старым и молчаливым своим Симеоном немало поставил он стен крепостных, церквей и палат преславных. «И может, - подумал он, усмехнувшись, - это к добру, что царьградский зодчий Антоний, посланный Мануилом на Русь по просьбе княгини, презло заболел в дороге и ныне чуть дышит в Суздале на постели? Может, - тряхнув головою, закончил раздумье князь, - это судьбе угодней, чтобы не греком, а Симеоном поставлен был новый город на этом взгорье, как ставились нами Димитров и многие города?»
Улыбнувшись разумной мысли, Юрий мягко сказал бежанам:
– Мудр он, строитель мой Симеон. Ум его - светел, а руки - умелы. Будет вам с ним удача. Станете по его разуменью готовить всю зиму лес. Пришлю сюда топоры да багры и пилы. Велю вам тесать да носить на холм сей крепкие брёвна, готовить чистое место. А как наступит весна, свершим великое дело: воздвигнем здесь новый город! Стены поставим, отроем рвы. Тогда и покой вам наступит: ни зверю, ни ворогу не достать!
Он посмотрел с холма через покрытую льдами Москву-реку на дали Замоскворечья. Посмотрел и нахмурился, будто увидел за мутной грядой лесов волчьи отряды иноплеменных, рати племянника Изяслава да рати брата его Ростислава Смоленского, союзников их Ольговичей Черниговских, Ростислава Ярославича Муромского да Глеба Святославича Рязанского. Увидел и то, как секутся в битвах суздальцы, черниговцы и смоляне. Увидел - и помрачнел.
– Да… надо крепить сей берег!
– сказал он упрямо.
– Крепить сей берег!
– То людям твоим в добро, - заботливо поглядев на князя и словно поняв его мысли, добавил зодчий.
– Им стены будут защитой…
– И то!
Князь благодарно кивнул Симеону, опять оглядел бежан повеселевшим, блестящим взглядом.
– От века здесь жили в лесах языки, - сказал он, стряхнув тяжёлые мысли.
– И ныне, гляди, живут ещё тёмные. На полянах лесных теснятся!
Он указал туда, где возле Неглинки и за спиной холма поднимались и таяли в чистом, сверкающем зимнем воздухе голубоватые дымы языческих очагов.
– Затем здесь и жили они от века, что место больно предивно!
– добавил он оживлённо.
– Не так ли, друг Симеон?
– Воистину так!
– ответил строитель.
– Скажу не лукавя: из всех городов, что воздвиг я с тобой доныне, этот местом предивней всех! Горю одним нетерпеньем: его начать.
– Начнём. На то и тебя привёз…
Князь ещё раз поглядел на Москву-реку и сказал, вставая:
– Лепо здесь и для торга: богата эта земля. А будет того богаче. Ибо возрастёт здесь город не на пустой, а на сильной реке. Встанет он на путях из Рязанского низа в Новгород кверху, а сверху из Новгорода - вниз…
Вполголоса, как о тайном, он досказал:
– Встану я, тут на воде, не дам новгородским боярам везти рязанское жито, ан - мне бояре и покорятся!
Он поглядел на княгиню и весело засмеялся:
– Заставлю их покориться! А ты, - повернулся он к Симеону, - твори без меня тут дело. Ибо первое благо людей - творить!
Симеон почтительно и с достоинством поклонился…
Всю зиму бежане и люди князя готовили место и лес - под город. Широкими, крепкими топорами они рубили дубы и. огромные сосны на берегу окованной льдом Неглинки и образованных ею болот. Секли за Неглинкой и выше неглинского устья по кромке Москвы-реки. Валили стволы, обрубали сучья, членили стволы, на брёвна и скатывали к реке, чтобы с первой водой погнать их на место.