Юрий Долгорукий. Гибель Москвы
Шрифт:
И хотя Юрий прекрасно понимал, что завтра, да нет, уже сегодня, на него навалится куча забот обо всей земле Русской, что надо кормить огромный город, налаживать отношения с киевлянами, которые ныне, может, и улыбаются, кричат приветственные слова, а завтра строго спросят за любую оплошность, ныне был его день, его час, его время. И никто не вправе испортить праздник, к которому князь так долго и трудно шел.
Несмотря на многоголосицу, колокольный звон, пение иереев, ухо все равно выхватывало из общего гама не приветственные крики, а недоброжелательные, таких тоже было немало, киевляне выражать недовольство не стеснялись.
– Пришел небось мстить за князя Игоря. Изяслав-то сбежал, а с нас спросится…
– Ага, не гляди, что он ныне смирный, что завтра будет?
– Говорят, в Суздале толково все…
– Вот он сюда суздальцев и приведет, а наших, киевских, побоку.
– А чего ты своих бояр жалеешь?
– Они хотя и тати, а все ж наши…
Как им объяснить, что никому ни за кого мстить не будет, что обирать киевлян не собирается и ничего отнимать даже у бояр тоже. Он пришел мирно править в Киеве и всей Руси, что, как холил свое Залесье, не жалея серебра, населял и помогал встать на ноги, так будет и в Киеве, что суздальские киевским – не помеха, всякому, кто не ленится, дело найдется.
Но сейчас не до того, князь отправился на молебен в Софию, а потом был пир для всего Киева. Это неудивительно, всякий князь, приходивший в город, обязательно устраивал пир для киевлян, как же иначе? Но на сей раз Юрий не пожалел ни еды, ни питья, ему хотелось, чтобы в этот день, этот вечер не было ни сирых, ни голодных, ни недовольных. Хотя не бывает, чтобы все были довольны, но хоть были бы сыты и усы смочили в медах.
Пировал вместе с боярами да лучшими киевскими мужами Юрий, но дивился, что слишком мало бояр.
– Где остальные, али не хотят моего меда и пива пить, моего хлеба есть?
– Бежали, – откликнулся вместо чуть смутившихся киевлян Андрей.
– Куда?
– А с Изяславом. Кто же мог знать, что ты никого в поруб сажать не станешь, под замок для выкупа не посадишь? Надо было заранее сказать, что казнить не будешь, меньше бы суматохи людям было.
Юрий сверкнул глазами на сына:
– Ты откуда знаешь?
Тот лишь пожал плечами:
– Да все так поступают, каждый князь, как в город приходит, всех прежних прочь либо под замок, а выпускает только за выкуп.
– Андрей, надо всем объяснить, что я Киев не воевал и никого наказывать не буду, если только не тати и супротив меня ничего делать не будут…
Андрей посмотрел отцу в глаза долгим пристальным взглядом, хмыкнул:
– Не для пира та речь, отче, только мыслю, рано тебе радоваться, Изяслава ты не убил и в поруб не посадил.
– Сказал же: никого сажать не буду! – Но понял Юрий, что сын прав, не ко времени разговор затеян, до утра подождет, махнул рукой: – Ладно, завтра ратиться и ругаться будем, сегодня гуляем.
Юрий Владимирович будет при каждом удобном случае закатывать пиры, приглашая на них далеко не только бояр и лучших мужей. Это вызовет у бояр недовольство, а киевляне Долгорукого назовут любителем выпить и погулять. Было и такое, но меру-то князь всегда знал.
Киев гулял, кто-то, радуясь за нового, по словам суздальцев, доброго и щедрого князя, кто-то просто потому, что грех не погулять, если платы не спрашивают…
Но той же ночью во Владимир-Волынский, куда бежал Изяслав, отправился первый гонец с рассказом о том, что да как. Эти гонцы дорожку протопчут широкую, потому что прав был князь Андрей, Изяслав успокаиваться не собирался.
Утро застало князя стоящим над кручей подле Печерской обители, он смотрел вдаль, крепко задумавшись. Для Юрия Долгорукого начиналась новая жизнь, он пришел к тому, чего так жаждал и долго ждал – стал Великим князем Киевским.
Он видел могучий Днепр, несущий свои воды далеко в Русское море, видел строго охраняющие его берега леса, вольно раскинувшиеся поля, видел Подол с его немолчным торгом, множество ладей у берега и по всей реке, теряющуюся вдали дорогу… Это был теперь его Киев, его река и его дорога.
Юрий Владимирович тогда еще не ведал, но догадывался, что жизнь отныне будет еще более беспокойной, чем была до сих пор. Изяслав не даст покоя Долгорукому, снова и снова воюя против него. Еще дважды будет уходить из Киева Юрий Владимирович и дважды возвращаться. Но возвращения уже не будут столь торжественными, хотя и бегства позорными тоже.
Одной из серьезных помех для Долгорукого неожиданно станет старший брат, Вячеслав, который до сих пор тихо сидел в Турове, словно забыв, что в мире есть Киев. Но стоило брату одолеть Изяслава, как Вячеслав появился снова с напоминанием, что, вообще-то, его очередь на Великое княжение. Конечно, отдать ему Киев, который получил с таким трудом, Долгорукий не сможет и посадит в Вышгороде, дав повод Изяславичу вдруг начать бороться за… обиженного дядю!
Много еще воды унесет Днепр, много дней и ночей пройдет, пока Юрий Долгорукий сможет снова вот так встать на горе, чтобы смотреть вдаль.
Через год Изяславу при поддержке половины Европы, с которой князь был в родственных отношениях, удастся изгнать Долгорукого из Киева. Вот тогда не успевшие бежать бояре действительно попадут под замок и будут платить выкуп, но город это Долгорукому не вернет.
Вскоре умрет его старший сын Ростислав и наследником станет Андрей. А через два года Долгорукому придется и вовсе вернуться в свое Залесье, но мысли о Киеве он не оставит… Он поставит еще много городов в своей Земле, будет новый Переяславль на берегу Клещина озера, где такая вкусная рыбка, встанет Юрьев-Польский, Дмитров, названный в честь родившегося сына Всеволода (в крещении Дмитрия), укрепится бывшее Кучково, а теперь Москов…
Вырастут новые церкви: Святого Георгия во Владимире, Святых Бориса и Глеба в Кидекше, что близь Суздаля, Святого Спаса в Переяславле-Залесском, Святого Георгия в Юрьеве… И камень для строительства белокаменных соборов будут возить именно от Москова. И снова будут бессильно скрипеть зубами бояре, даже киевские, понимая, что уходит работный люд к суздальскому князю.
Везде с ним рядом будет сын Андрей, ставший сильным и мудрым князем. Но только в одном не по своей воле поддерживал отца Андрей – в борьбе за Киев. Его сердце принадлежало Залесской Руси.