Юрий Долгорукий

Карпов Алексей Юрьевич

Решено было, что в поход на Суздаль «своих деля обид» выступит вся Новгородская земля до последнего человека, не исключая даже лиц духовного звания: «аче и дьяк, а гуменце ему прострижено, а не поставлен будет, [и тьи пойдет, а кто поставлен], а ть Бога молить (то есть останется, не пойдет. — А.К.)». К новгородцам присоединились псковичи и «корела».

Огромное войско двинулось к Волге. Шли, скорее всего, по руслам замерзших рек Меты и Медведицы. В устье Медведицы остановились и, как и было условлено, стали поджидать Ростислава Мстиславича.

Спустя четыре дня подошел и Ростислав с киевскими и смоленскими полками. От Юрия по-прежнему не было никаких известий, и братья двинулись дальше по Волге, в глубь Суздальской земли. Их путь подробно очерчивает киевский летописец, рисуя картину жестокого разорения Юрьевых владений по Волге. От устья Медведицы войска прошли к городу Кснятину в устье Нерли Волжской, «и начаста городы его жечи и села и всю землю воевати обаполы [Волгы] (то есть по обеим сторонам Волги. — А.К.), и поидоста оттоле на Углече поле, и оттуда идоста на устье Мологы».

Между

тем по договоренности, достигнутой осенью на Городецком съезде, к устью Медведицы должны были подойти и полки черниговских князей. Однако их не было, и Мстиславичам пришлось действовать одним. Оказалось, что Владимир Давыдович и Святослав Ольгович, стоявшие во главе черниговской рати, задержались в «Вятичах», «ожидаюча и зряча» исхода противостояния на Волге — «что ся та-мо учинить межю Гюргем и Изяславом». В итоге в суздальские владения Юрия черниговское войско так и не вступит.

Так план одновременного удара по Юрию Долгорукому всеми имеющимися в наличии силами оказался сорван. Тем не менее Изяслав и Ростислав Мстиславичи решили продолжать военные действия — «абы с нама Бог был», как выразился Изяслав, Сами они остановились в Угличе или Городке на Мологе, а свои войска пустили к Ярославлю — одному из главных городов Суздальской земли и своего рода «речным воротам» Ростова. Новгородцы разорили и сам Ярославль, и земли вокруг него: «и полон мног принесоша, и много зла земли той створиша» [49] .

49

Иногда полагают, что живым свидетельством участия новгородцев в этом походе является берестяная грамота, найденная в 1952 г. в Нов городе, на Неревском раскопе, — письмо некоего Терентия некоему Михалю, в котором Терентий просит прислать ему «лошака» с неким Яковцем, который отправится вместе с дружиной — «Саввиной чадью». О себе же Терентий сообщает так: «Я на Ярославли, добр-здоров и с Григорем. Углицане (углицкие корабли? — А. К.) замерьзьли (вмерзли в лед? — А. К.) на Ярославли. И ты до Углеца (посылай. — А. К.), и ту пак (в первоначальном прочтении: «полк». — А. К.) дружина» (грамота № 69; Арциховский А.В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). М., 1954. с. 72—73; ср.: Черепнин Л.В. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. М., 1969. с. 381—383). Однако с точки зрения палеографии и особенно стратиграфии (глубины залегания), эта грамота должна относиться к гораздо более позднему времени, а именно к 80—90-м гг. XIII в. (см.: Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. с. 416—421).

Однако время, отведенное для активных военных действий, было уже на исходе. Заканчивался март, снег начал таять, и вот-вот должны были вскрыться реки. «Уже бысть тепло бяшеть, и бысть вода по Волзе и по Молозе по чреву коневи на леду», — свидетельствует киевский летописец. Автор Суздальской летописи называет еще одну неприятность, случившуюся с киевским войском: «похромоша кони у них».

В Вербное воскресенье (27 марта) князья приняли решение возвращаться: «сдумавша, оже… рекы ся рушають (то есть рушится лед на реках. — А.К.), и угодаша (договорились. — А.К.) пойти розно. И тако Ростислав поиде [с] полкы своими Смоленьску, а Изяслав, брат его, иде к Новугороду Великому, а дружина руская они с Ростиславом идоша, а друзии кому куды годно, и тако розидошася во свояси». Оба войска — и новгородское, и то, что было с Ростиславом, — везли за собой огромные обозы с захваченным в походе добром, в том числе множество пленных. В один только Новгород, по свидетельству летописца, было приведено 7 тысяч «голов». Из Новгорода Изяслав отправился в Смоленск, где и «весновал», то есть пережидал распутицу, и лишь «егда бысть на просусе», то есть когда просохли дороги, вернулся в Киев.

Результаты похода летописи оценивают по-разному. Новгородский летописец пишет о большой победе союзной рати: «И мъного воеваша людье Гюргево, и по Волзе възяша 6 городък, оли до Ярославля попустиша, а голов възяшя 7000, и воротишася роспутия деля»^{190}. Автор же Лаврентьевской летописи изображает ход событий иначе: по его словам, Изяслав с новгородцами, «дошед Волгы, и повоевав ю, и не успе ничтоже Гюргеви»^{191}. Но это, по-видимому, не вполне верно отражает истинные масштабы разорения северо-западных областей Суздальской земли. Показательно, что в Лаврентьевской летописи ничего не говорится о судьбе Ярославля и конечным пунктом похода вражеской рати назван Углич («и дошед Углеча поля, поворотися Новугороду»). О действиях самого Юрия во время этой войны летописи умалчивают. Очевидно, он вместе со своими полками защищал главные города княжества — Суздаль и Ростов, ожидая возможного нападения как с Волги, где действовали основные силы Мстиславичей, так и со стороны Вятичской земли, где находились в готовности войска черниговских князей. Если бы Юрий потерпел поражение, те конечно же вторглись бы в пределы его земли, чтобы добить его и поживиться за его счет. Но суздальский князь сумел сохранить свое войско. И это можно расценивать как его несомненный успех. Изяслав Мстиславич не достиг ни одной из поставленных им целей. Толпы пленников, обозы с награбленным добром создавали лишь видимость победы. Ни экономический, ни военный потенциал Суздальской земли по-настоящему не был подорван — «вся жизнь», то есть главные житницы, суздальских князей находились отнюдь не на Волге, но в центральных районах княжества. Юрий не признал себя побежденным, не смирился

с Изяславом, не умерил своих амбиций. Даже «новгородская дань», захваченная им двумя годами ранее, осталась в его руках. И черниговские князья, бывшие союзники Юрия, не могли не понимать это. Они готовы были примкнуть к победителю. Изяслав не победил — и следовательно, его союз с черниговскими князьями вновь оказался под угрозой.

«ВСЕХ НАС СТАРЕЙ ОТЕЦ ТВОЙ»: ПЕРВОЕ КИЕВСКОЕ КНЯЖЕНИЕ

История военного противостояния Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого напоминает сильно раскачивающиеся качели. Успех одной стороны неизбежно сменялся успехом другой, и чем выше возносился победитель, тем более крутым оказывалось его последующее падение. Причем амплитуда и частота колебаний постоянно росли.

Непосредственным поводом для начала новой войны между дядей и племянником стало событие, можно сказать, частного порядка — ссора князя Изяслава Мстиславича с нашедшим у него пристанище сыном Юрия Долгорукого Ростиславом. По возвращении из суздальского похода Изяслав получил сведения о том, что Ростислав Юрьевич в его отсутствие злоумышлял против него: подговаривал киевлян и берендеев и готовился, если бы «Бог отцу его помог», захватить в Киеве весь «дом» князя Изяслава — его брата Владимира, жену и сына. «А пусти и к отцю, — убеждали Изяслава доброхоты, — то твои ворог. Держиши [его] на свою голову».

Трудно сказать, был ли это наговор, или Ростислав действительно готовил в Киеве переворот в пользу отца. Суздальский летописец вполне определенно обвинял неких киевских мужей, которым «дьявол… вложи… в сердце» слова клеветы в адрес князя. Однако сам Ростислав позднее, уже прибыв в Суздаль, сообщал отцу, что «вся Русская земля» и «черные клобуки» готовы принять его в качестве князя, — очень похоже, что осведомленность его в этом вопросе была не случайной: Ростислав по крайней мере прощупывал почву относительно возможного перехода киевлян и обитателей Поросья на сторону Юрия Долгорукого, а может быть, и в самом деле пытался поспособствовать этому переходу [50] .

50

В свое время В.Н. Татищев предположил, что Ростислав мог быть специально послан отцом к Изяславу Мстиславичу «для ухищрения» (Т. 2. с. 272, прим. 428), т. е., надо полагать, для того, чтобы втереться к нему в доверие и поднять против него мятеж. Такая точка зрения распространена и в современной литературе (см., напр.: Котляр Н.Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб., 2003. с. 222—223). Однако едва ли разрыв Юрия с сыном был простой инсценировкой или военной хитростью. Скорее можно согласиться с А.Е. Пресняковым, который писал, что в контактах и переговорах с Изяславом Мстиславичем сыновей Юрия (и не только Ростислава, но и, например, Глеба) «есть нечто большее, чем простая дипломатия с ее уловками: своеобразие отношений, в которых семейные воззрения и навыки так неожиданно подчас окрашивают детали кровавых усобиц и политической борьбы» (Пресняков А.Е. Княжое право… с. 87). Впрочем, он же отмечал, что, независимо ни от чего, «похождения Юрьевичей на юге постепенно выясняют Юрию положение дел и втягивают его в киево-переяславские отношения» (там же. с. 87, прим. 212).

Во всяком случае, Изяслав поверил обвинениям против своего двоюродного брата. В то время он пребывал на острове на Днепре, напротив киевского Выдубицкого Михайловского монастыря. Изяслав призвал Юрьевича к себе и стал выговаривать ему за неблагодарность: «Ты еси ко мне от отца пришел, оже отець тя приобидил… яз же тя приях в правду, яко достойного брата своего, и волость ти есмь дал… Ты же еси, брате, удумал был тако: оже на мя Бог отцю твоему помогл, и тобе было, въехавши в Киев, брата моего яти, и сына моего, и жена моя, и дом мои взяти». Ростислав пытался оправдаться, отрицал все («ако ни в уме своем, ни на сердце ми того не было»), требовал разбирательства и «очной ставки» с клеветниками: «Пакы ли на мя кто молвить, князь ли который, а се я к нему; мужь ли который, в хрестьяных или в поганых, а ты мене старей, а ты мя с ним и суди». Но все было тщетно. Изяслав от разбирательства отказался, побоявшись, что Ростислав хочет его попросту «заворожити», то есть рассорить, как с «хрестьяными» (русскими), так и с «погаными» («черными клобуками»). «А ныне я того тобе не творю, — вынес он окончательное решение, — но пойди к своему отцю».

Изгнание Ростислава Юрьевича из Киева обставлено было так, чтобы как можно сильнее унизить и оскорбить его. Князя посадили в тот же «насад» (ладью), в котором привезли на остров, и всего с четырьмя «отроками» (слугами) выслали в Суздаль. Оставшуюся дружину схватили и, оковав, бросили в заточение, а все имущество князя, включая оружие и коней, отобрали.

Вернувшись к отцу, Ростислав «удари перед ним челом», раскаиваясь в прежних прегрешениях. Юрий простил его. Все случившееся в Киеве он воспринял как оскорбление, нанесенное ему лично: Изяслав, по его словам, «сором возложил» не только на его сына, но и на него самого.

К тому же Ростислав заверил отца в том, что позиции Изяслава в Киеве и вокруг него не настолько прочны, как могло показаться. «Хощет тебе вся Руская земля и черный клобукы, — заявил он. — …А пойди на нь». Это, вероятно, и стало решающим аргументом для суздальского князя. «Тако ли мне нету причастья (в другой летописи: «части». — А.К.) в земли Русстеи и моим детем?!» — патетически воскликнул он и стал собирать войско для похода на Киев ^{192} . [51]

51

В Ипатьевской летописи слова Юрия переданы чуть иначе: «Тако ли мне части нету в Рускои земли и моим детем?!»