Юрий долгорукий
Шрифт:
Князь строго взглянул на Якуна.
– И ты?
– Да ведь кострища они палят на земле боярской, - сказал Якун простодушно и вытер шапкой вспотевший лоб.
– Вон видишь: горит огонь, посохшие дерева в огне том трещат…
Он указал на большой костёр:
– Как раз на земле боярской!
Лицо князя снова розово вспыхнуло, как и во время опроса пришлых бежан:
– Чай, здесь земля-то моя, не боярская!
– Боярская, княже, - с наглым смирением повторил Якун, взглянув на хмуро молчавшего Кучку.
– Хоть своего тивуна Федота спроси,
Князь в гневе привстал и сверкнул глазами:
– Что брешешь про землю, холоп лукавый?
Якун испуганно отступил. Но, поглядев на Кучку, с жалким, лукавым смиренством ответил:
– Я не брешу, князь мудрый. Тивун твой Федот свидетелем будет, что княжья земля не тут, а за той избой. А здесь - боярское место…
Князь побледнел, но смолчал и внимательно пригляделся к боярину. Смирив свой гнев, он осторожно, спокойно, как возле большого зверя, ступил со скамьи на медвежью шкуру и даже вдруг улыбнулся - медленной, тайной улыбкой: это у Мономашичей было в крови…
Зато не сдержался горячий княжич Андрей: внезапно шагнув к Якуну, он ударил управителя по лицу, и тот упал навзничь, раскинув руки.
Князь недовольно поморщился:
– Погоди!
И почти удивлённо сказал боярину Кучке:
– Слуга твой солгал, боярин: моя тут земля. Искони была княжьей - и тут, и вдоль по Неглиике, и вплоть до Кучкина поля!
Кучка хмуро взглянул на Андрея. Потом перевёл нелюдимый взгляд на стонущего Якуна и на людей, стоявших поодаль. Взглянул и на тихую, зимнюю красоту земли. Вспомнил Настасью, которую тайно увёз сюда в надежде отвлечь от любви к Андрею. Вспомнил всегдашние ссоры с князем и суздальский свой покой, который он бросил для дальней вотчины на Москве-реке. С тяжёлой злобой взглянув на сильного, рослого, как отец, широкоплечего княжича и на князя, он окинул взглядом весь холм и посёлок, прикрытый войском, и громко, резко сказал:
– Правду ответил тебе Якун: твоя земля будет чуток подале. Тут, у избы и где дуб - моё порубежье!
Вспыльчивый княжич Андрей рванулся к мечнику за мечом.
– Эко, бирюк проклятый!
– глухо вскричал он, не отрывая своих светло-карих яростных глаз от Кучки.
– Эта земля испокон была княжьей. И вотчина твоя была княжьей. Только мой дед Мономах от доброго сердца дал её в дар твоему отцу.
Князь строго велел, обратившись к сыну:
– Постой!
И снова мягко спросил у Кучки:
– Твой раб солгал. Не так ли, боярин? Но тот, как прежде, упрямо ответил:
– Моя тут земля. Отцово наследье…
Долгорукий успел оттолкнуть Андрея, замахнувшегося на боярина, и с медленной, осторожной злобой, словно предупреждая, внушительно произнёс:
– Лживое слово змее подобно. Помни об том и не лги, боярин…
Боярин не сдался. С упрямым спокойствием он сказал:
– То лгу не я. То княжич Андрей твой лжёт. Андрей стремительно выхватил меч из ножен. Князь тоже
Тогда вдруг Данила Никитич сказал негромко:
– Нет мира и здесь, на нашей милой земле…
Князь сел. Пощипывая пальцами, покусывая крепкими зубами седеющие усы, он некоторое время хмуро молчал. Потом обратился к сыну:
– Почто сразу за меч схватился? При тёмных людях зачем хулить воеводу?
– А что он здесь лжёт про землю?
– упрямо спросил Андрей.
Но вспышка гнева его успела погаснуть. Он кинул свой меч на промёрзшую землю и отвернулся.
– И ты утихни, - стараясь сдержать свою ярость, сказал Долгорукий Кучке.
– К чему бесполезно спорить, коль эта земля - моя? Закончим же дело миром…
Князь снова хмуро рванул свой седеющий ус белыми, длинными пальцами и отвёл от Кучки глаза. Яростный взгляд его вдруг захватил Федота. Князь резко взмахнул рукой и сказал Федоту:
– А ты не слуга, ты вор! Ибо ты, лживой корысти ради, в сердцах бежан голодную смуту сеял. И землю мою предал: на тебя вон Якун сослался… За то возьмут тебя в батоги!
От избы подступили ратники, взяли обессилевшего от страха Федота за локти и поволокли в кусты.
Боярин угрюмо вступился:
– Не он, а бежане - крамольники и бродяги.
– Федот же первый вор и бродяга, ибо волю мою нарушил!
– свирепо ответил князь.
– Ему повелел я селить тут бежан, а он их гонит и гонит. И всё оттого, что правду мою поменял на кривду. Землю мою здесь предал, смолчав о том, что земля здесь окрест моя, не твоя, боярин…
Кучка с минуту угрюмо думал. Потом, взглянув на кипящего злобой князя, тише, теплей сказал:
– Коль так ты того желаешь, готов я взять своё порубежье от той вон рощи…
Он указал на дорогу, где глухо лежало поле, а дальше опять поднимался лес.
Юрий стремительно встал. Лицо его просветлело. В глазах мелькнуло веселье.
– Вот это добро!
Он взглядом велел подойти Страшко:
– Помыслил я тут, на тебя взглянув, и чую: верен мне, да и крепок, подобно дубу. И так решил я для ближнего блага: сядешь в посёлке моём тиуном заместо Федота. Будешь блюсти тут покой да мир, как старший над младшими.
– Я?
– Да, ты. Пришёл с погоревшего Городца - так садись на землю вот здесь, в Москве. А вместе с тобой и все… Глядишь, и Никишка сюда придёт!
Страшко подумал, согласно кивнул головой:
– Коли велишь, попробую, княже! Юрий присел на скамью, довольный.
– Сия доброликая дева и есть твоя дочь Любава?
– Она…
– А отрок и есть Ермилка?
– Ага. Ивашка же, младший, в огне сгорел…
– А этот вон парень?
– В пути прибился, кличут Мирошкой.
– А старый да рыжий?
– Чужие… Один - свечной мастерец, другой - горшечник Михайла. К тебе за миром пришли. Прими их, мой князь пресветлый!
– Добро. По воле моей, ты сам прими тут бежан, особо умельцев. И этих прими и, буде, прочих иных, какие придут. И сразу вели трудиться… Эй, друг Симеон, поди…