Юрий Долгорукий
Шрифт:
Отогнал Мономах свои жалостливые мысли, поторопился закрепить великокняжеское согласие. Тут же оговорил время и место съезда: будущим летом в городке Любече.
Любеч был отчиной Владимира Мономаха, в чём остальная братия увидит глубокий смысл и поймёт, что переяславский князь вроде как хозяин съезду...
Святополк Изяславич ничего обидного для себя в выборе Любеча не увидел, обрадовался даже. От Киева близко, полтораста вёрст днепровского водного пути — необременительно и безопасно. А почему великий князь для съезда свой двор не предложил, знающим понятно. Хлопотно и дорого. Весьма скупым и сребролюбивым был Святополк, для наполнения
Непонятным и нелепым казались Мономаху многие деяния Святополка, но своего осуждения он не показывал, жалел двоюродного брата. Слабым оказался Святополк, неожиданно вознёсся на великокняжеский стол из невеликого Туровского княжества, бедного землёй, людьми и городами. Закружилась голова от немыслимой высоты, от киевского изобилия и великолепия. Бог ему судья! Хоть не мешает, и на том спасибо...
Через ту заботу Мономах перешагнул, ныне - новая. Кого из сыновей посылать на Ростовское княжество? Старший Мстислав в Новгороде сидит, средний Ярополк — в Смоленске. Страгивать их с места никак нельзя, важные города. Да и не отпустят Мстислава новгородцы, своим полагают, городом взращённым. Изяслав убит Олегом Гориславичем под Муромом. Без Вячеслава на опасном степном рубеже не обойтись. Кто вместо него с союзными половцами будет дружбу водить? Побратимом его многие ханы называют и присылают конные тысячи хошь на соплеменников своих, немирных половцев, хошь на князей-соперников. Можно ли Вячеслава из Переяславля отпускать?
Остаётся младший сын Юрий.
Так и сказал Георгию Симоновичу.
А у боярина в глазах вроде бы сомнение. Даже если почудилось, всё равно нельзя боярина с сомнением отпускать. Сказал негромко, доверительно, будто приглашая к согласному разговору:
Поразмыслим вместе, боярин. Юрий - отрок смышлёный? Вроде бы так. Грамоту и письмо разумеет? Разумеет. В седле сидит крепко и ратной потехе учен? Сам же ты учил! Ростом младень вышел, здоровьем не обижен, телесных изъянов нет? Так, всё так! А что млад ещё, дело поправимое. Не один же на княжение едет, ты при нём! Дядька-кормилец! Сам из него державного мужа выпестуй! С тебя, боярин, и спрос весь - до возмужания Юрия!
И правой рукой взмахнул — отсекающе:
Дело решённое!
Георгий Симонович поклонился:
Всё исполню, княже...
С тобой поедет епископ Ефрем, поможет скреплять княжество. В Ростове с церковными делами не всё ладно. Да и как быть ладному, если в городе без малого пять десятков лет своего епископа нет, за каждой малостью в Переяславль обращаются? Помоги Ефрему ростовскую епархию урядить, и он тебе поможет. Но сам думай прежде всего о делах княжеских, а не духовных. И Юрия так направляй. Пусть Бога боится, но не слуг его.
Совсем уже отпуская Георгия Симоновича, добавил:
Тебе доверие моё, с тебя и спрос. А если пользы княжеской ради согрешить понадобится — прими грех на душу. Духовенство грехи отмолит, я о том попрошу.
И смягчил улыбкой жёсткие слова свои.
Понял Георгий Симонович, что даётся ему полная свобода в ростовских делах, но и спрос будет суровый - с него одного, и что тяжкую ношу ответственности за целую Землю взваливает он на свои плечи...
И ещё одна многозначительная беседа была в тот день, и тоже без лишних людей, хоть и не в потаённой каморке, а в нарядной гриднице.
Князь Владимир Всеволодович Мономах в своём высоком кресле сидит, смотрит жёстко, взыскательно. Рядом, в таком же кресле, но пониже - епископ Ефрем. А посредине гридницы, на цветастом хорезмийском ковре, стоят рядышком Юрий и боярин Георгий Симонович, внимают княжеским словам. Последнее напутствие перед дорогой!
У княжича круглая шапка с красным верхом на брови надвинута, красный княжеский корзно у правого плеча золотой пряжкой скреплён, сапожки тоже красные, сафьяновые. Нарядный отрок! Ростом велик, словно не младень, а отрок уже. Телом плотен. Очи большие и светлые. Лицо тоже большое, нос долгий. Смотрит без робости. Прирождённый князь...
Мономах (в который раз!) поразился сходству княжича с дедом, покойным великим князем Всеволодом Ярославичем. Только брады ещё широкой нет, а то бы точь-в-точь! Но сходство не только радовало, но и заставляло задуматься. А ну как не только внешнее обличье унаследовал Юрий от деда?
Память о себе батюшка Всеволод Ярославич не только добрую оставил. Вспоминали киевляне, что великий князь Всеволод много наложниц имел и больше в веселиях, чем в делах княжеских, упражнялся, через что людям была тягость великая. А как помер Всеволод Ярославич, едва ли кто, кроме любимых баб, по нему заплакал, а больше были рады...
Мономах повернулся к епископу Ефрему:
– Благослови, владыка, княжича на дальнюю дорогу!
Скопец Ефрем был из греков, учен и громогласен, ростом велик, но телесами хил, только очи под чёрным клобуком будто угли светятся. Побаивались его в Переяславле, жесток был епископ и на расправу скор, даже княжии мужи в темнице под епископским дворцом сиживали, а про чёрных людей и говорить нечего - от одного имени трепетали. Власть епископу от Бога дана. Большая власть.
Выпрямился Ефрем в кресле, широко перекрестил путников, произнёс приличествующие слова и снова нахохлился, как зловещая чёрная птица.
А княжич и боярин подошли к епископской благословляющей руке небоязливо, коснулись губами скользяще, небрежно и снова уставились на князя. Не понравилось такое епископу, губы поджал.
А Мономах последние наставления досказывает:
– Во всём слушайся кормильца своего, боярина Георгия Симоновича. Боярин тебе в отца место, пока сам не возмужаешь. Но и возмужав, советов его слушайся. Многоопытен муж сей и роду Всеволодовичей верен. Сам же строг будь по-княжески, но милостив, людей зазря не обижай. В походе помни, что не по чужой земле идёшь - по своей, отчинной. Не давай отрокам народ обижать ни в сёлах, ни в поле, чтобы тебя потом не кляли. Где на днёвку остановишься, не токмо отроков своих накорми и обласкай, но и прохожего бедняка. Пуще всего чти гостя. Гость по всем землям прославляет хозяина либо добрым, либо злым словом, и слово то впереди человека летит...
Точно бы всё правильно говорил Мономах, но чувствовал - сын слушает вполуха, скучно ему. Весь, весь в деда! Вот и Всеволод Ярославич, бывало, думает думу с ближней дружиной, а потом пригорюнится вдруг, лицом поскучнеет, и бочком, бочком за порог.
«Да ну вас всех!»
Наставлять дальше расхотелось, и Мономах жестом отпустил сына и тысяцкого. Те разом поклонились и зашагали к двери. Георгий Симонович княжича за плечи приобнял - бережно. Всего на полголовы ниже княжич, а ведь млад совсем, седьмой годик только. Как два воина идут, плечо в плечо.