Юрий Долгорукий
Шрифт:
Нет, не завидовал Юрий старшему брату!
В Смоленске переяславцы задержались ненадолго. Тысяцкий Георгий Симонович сослался на строгий наказ князя Владимира Всеволодовича Мономаха: «Поспешать! » Супротив отцовской воли Ярополк ничего не возразил, но, по всему было видно, обиделся на краткосрочность гостевания. Хотелось ему новую загородную усадьбу показать, но вот не вышло...
Но на пристань провожать брата князь Ярополк вышел со многими боярами, велел в трубы трубить и в колокола бить, чтобы проводы были торжественными.
Прощай, Смоленск, нескладный
6
А Днепр обуживался и обуживался, из великой реки превращаясь в невеликую речку, не шире Трубежа. А потом берега совсем близко сошлись, кроны деревьев крышей сплелись над головами.
Волок!
Князя встретил тиун, старший над мужиками-волочанами, повёл в избу. Большая была изба, чистая, на столешнице хорошая посуда, очаг не по-чёрному топится - дым уплывал в деревянный короб, выведенный сквозь дыру в потолке. Не для простых людей стоялая изба — для нарочитой чади, дожидавшейся здесь, пока ладьи через волок перетянут. Может, и князья здесь сиживали, отхлёбывая из медной чаши квасок.
Забористый был квасок, с хмелем и хреном, у Юрия слёзы из глаз покатились и в нос шибануло остро. Едва отдышался. А тиун стоит, улыбается, ещё в чашу из корчаги норовит подлить.
Но Юрий уже встал из-за стола, кивнул Георгию Симоновичу:
– На волок поглядим...
Возле ладей, приткнувшихся к берегу, суетилось множество людей, как муравьи возле муравейника. Снимали с ладей вёсла и мачты, тащили на плечах коробья, узлы, складывали на подъезжавшие телеги. Покрикивали на лошадей, лямками вытягивавших оголённые ладьи на берег. Работали ладно, сноровисто, и вот уже первая ладья вкатилась по брёвнам в лесную просеку.
Юрий велел привести коней.
С тысяцким Георгием Симоновичем, тиуном и гриднями-телохранителями проехали вдоль волока.
Не сразу и поймёшь, твердь здесь или болотина. Ладьи тяжело ползли по липкой грязи, но лошади, надрываясь в лямках, упирались копытами в твёрдое: по обе стороны были проложены дороги из жердей. А когда было совсем уж тяжко, смерды ступали в липкую грязь, толкали ладьи плечами. Труд тяжкий, что ни говори, но необходимый и привычный. Испокон веков так одолевали волоки на Руси.
Небо заволакивалось серой дождевой хмарью.
– Может, в избу вернёмся, княже?
– предложил тысяцкий.
– Возвращаемся!
В тёплой избе при волоке княжич и бояре прожили три дня, пока не явился в отяжелевшем от дождя кафтане воевода Непейца и не объявил, что все ладьи уже в Вазузе и к плаванью изготовлены.
Снова поехали по жердевой дороге вдоль просеки, обгоняя волоковых лошадёнок, низкорослых, но крепких и послушных. Тучи цеплялись за гребни ельников, изливаясь дождевой моросью. Сумрачно, тоскливо. Возились в грязи смерды, подталкивая уже не переяславские, а чьи- то чужие ладьи. И в непогоду не останавливался волок.
Смерды поглядывали на нарядных всадников завистливо и недоброжелательно. Но Юрий не обижался. Каково так, в любую непогодь неизбывное тягло своё нести?! Но не земным установлением, а Богом так предопределено, что каждый к своему труду приставлен: княжий муж - к ратному, смерд - к рабскому, и иного быть не могло.
Знать-то сие Юрий знал, но чувствовал себя как-то неуютно, будто виноват был перед людьми, и облегчённо вздохнул, когда впереди открылась свободная вода реки Вазузы, а на ней — вытянувшийся цепью суровый караван.
Спешились, бросили поводья тиуну и его людишкам, на лёгких долблёнках поспешили к ладьям, даже не оглядываясь на неуютный берег.
Юрий махнул кормчему, чтобы снимались с якорей, и скрылся в подпалубной дружинной каморе. Тысяцкий Георгий Симонович, бояре Фома Ратиборович и Василий, воевода Непейца, огнищанин Корчома - все ближние мужи собрались здесь, грели у горшка с углями зазябшие руки.
Зашевелилась за бортом вода - караван тронулся в путь.
Волжское путное шествие запомнилось Юрию серым однообразием неразличимых дней. Серым было небо. Серыми и смазанными были берега, отдалявшиеся друг от друга с каждым дневным переходом. Серыми и скользкими от дождей были избы в мерянских селениях, где судовой караван останавливался для ночлега. Местные жители говорили, что такого затяжного ненастья в сентябре не помнили даже старики.
К мерянам Юрий присматривался с любопытством и опаской - никак не мог забыть рассказа епископа Ефрема о злых язычниках, дубьём избивающих пастырей своих, святых отцов. Оказалось же - люди как люди! Разве что одеждой отличаются. Меряне подвязывали волосы кожаным ремешком, обвитым полосками меди, у висков подвешивали медные или серебряные кольца, смотря по достатку. На праздничном платье (многие приоделись, встречая князя) вместо пуговиц - бронзовые привески или колокольчики. Пояса с набором, на руках браслеты из бронзы или серебра, сапоги с подковками, позументы с прокладкой из бересты. Ничего, нарядно...
Между собой меряне говорили по-своему, но и по-русски понимали, а старейшины, с которыми говорил Юрий, и по-русски говорили чисто, без коверканья слов. Иные учёные греки так чисто говорить не умели.
Мерянские жилища — прямоугольные срубы, поставленные на землю или заглублённые на аршин, - ничем не отличались от русской рубленой избы. Языческих же идолов, священных амулетов, вылепленных из глины, Юрий у мерян не видел. То ли не держали их меряне в жилищах, то ли припрятали от князя.
За селеньем щетинились полоски жнивья, мычала под навесами скотина, рыбацкие сети сушились на жердях — совсем как в русских деревнях.
Удивлялся Юрий, что мерянские селенья мирно соседствуют с русскими деревнями, а в иных селеньях, среди мерянских жилищ, русские дворы стояли - соседями.
Георгий Симонович пояснял, что заселяли новгородские выходцы здешние места мирно, без кровопролитий, и ныне с мерянами не враждуют. Земель под пашню всем хватает, да и промыслы схожие: хлеба выращивают, скотину держат, рыбу ловят, охотятся, дикий мёд выгребают из бортных деревьев. Обильна земля Ростовская и просторна, всего всем хватает!