Юрий II Всеволодович

Гладышева Ольга Николаевна

Когда призвал наконец Игорь Святославич дьяка, тот первое, что спросил:

— Княже, как же быть с Осмомыслом?

— Зачем же надо как-то быть?

— Так ведь мы написали про него, как про живого: «Галицкий Ярослав Осмомысл! Высоко сидишь ты на своем златокованом столе, подпирая венгерские горы своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота…» Вот, а теперь как же быть, нешто вымарывать в пергаменте?

— Ничего не надо делать. Он был тогда живой. А ты пиши, знай, дальше, что скажу.

Только к концу 1187 года вывел дьяк последний раз с дыхания, с новой, красной строки: «Спев песню старым князьям, будем петь и молодым: «Слава Игорю Святославичу, буй-туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!

Да здравствуют князья и дружина, борющиеся за христиан с погаными полками! Слава князьям и дружине! Аминь».

Судьба князя Игоря и его «Слово» были хорошо известны в каждой княжеской семье. Как было не восхититься доблестью братьев Святославичей, их ревностью постоять за землю Русскую и добыть себе честь и славу, их доброжелательностью и стремлением творить добро, которые не позволили им бросить в беде черных людей! Занимательны подробности похода и судьба Игоря — сказочный успех в первой же стычке с погаными, тяжелое поражение и позорный плен, а затем такой захватывающий дух побег из ханской неволи! А вдобавок и рассказано-то обо всем этом в «Слове» с такой трогательностью и украсой!

Попав в беду, Игорь конечно же не мог не вспомнить о великом князе Всеволоде Большое Гнездо: их отцы связаны были долгой дружбой. В 1147 году Юрий Долгорукий после удачного похода на Новый Город и Мету позвал отца Игоря — князя Святослава Рыльского на Москву, где учинил пир силен, и благодаря этому пиру начался отсчет годов этого города. И наверное, Игорю тоже хотелось бы быть в такой же дружбе с великим князем Всеволодом. Да только вспомнил-то он о нем, когда уж было поздно, слишком поздно прозрел он, слишком поздно…

Константин Всеволодович еще при жизни отца собрал в своем удельном городе Ростове большую книгоположницу: почти тысяча книг и пергаментных свитков. Не жалея серебра, он покупал книги в Царьграде, держал писцов, которые перебеливали «Жития», повести, летописные были и сказания, посылал писцов для этого в разные монастыри, а кроме того, держал переводчика, который перекладывал с греческого и латинского языков. Был у него и список «Слова о полку Игоревом». С гордостью братья читали и перечитывали то место, где говорилось о их отце: «Великий князь Всеволод! Разве нет у тебя и в мыслях прилететь издалека поблюсти отцовский златой стол? Ведь ты можешь Волгу раскропить веслами, а Дон шеломами вычерпать; если бы ты был здесь, то была бы чага по ногате, а кашей по резане».

Константин важно разъяснил младшим:

— Если бы отец пошел, то пленных бы взяли столь много, что девка захваченная всего бы одну серебряную денежку стоила, а рабы — по меленькой, резаной монетке.

— Как бы он пошел, — защищал Юрий, — если два года был в походе на булгар и только что вернулся! Да и пожар в том году во Владимире приключился страшный.

А батюшка Всеволод только бороду поглаживал, улыбку рукой скрывая, и повторял всегда:

— Единодержавие русским землям надобно. Только им спасемся от ворога внешнего и крамолы внутренней.

Но кабы понимали дети смысл отцовских завещаний!..

Глава четвертая. Беда

Еще Юрий Долгорукий стал бороться за единство всех княжеств, больших и малых. Его старший сын Андрей Боголюбский добился подчинения Владимиру Рязани, Смоленска, Полоцка, Великого Новгорода. Другой его сын — Всеволод Большое Гнездо продолжил дело отца и брата, утвердил свое единоначалие как первый великий князь Северо-Восточной Руси. А после него и не стало этого единоначалия. Потому-то на Калке не могли князья договориться между собой. Потому-то и рязанские князья самонадеянно вышли в Дикое поле… Потому-то — да, да! — и сам Юрий Всеволодович решил особь брань сотворити. Не просто легкомыслие проявили Мстислав Удатный, и рязанские князья, и он сам. Все забыли как будто, что нельзя бить растопыренной пятерней, кто-то непременно должен собрать всех в кулак. Вот что поздно понял в свое время Игорь Северский и нынче — Юрий Всеволодович…

Жизнь на Сити в лесу была для пришедших сюда не столь уж обременительна, как о том охотно говорили и простые и высшие ратники, потомки испокон века живших в лесах славянских племен вятичей да кривичей, терпеливые И выносливые, с детства навычные к бортничеству и охоте, к подсечному земледелию. Неразлучные с топором, который их всегда кормил, они за несколько февральских вьюжных дней обжили лесные дебри и безлюдный до их прихода берег Сити. Кроме дружинников и ополченцев из русских залесных княжеств, собралось здесь много обегов и утеклецов — мордвы, волжских булгар, для которых лес тоже дом родной. Случались, правда, в феврале несколько раз такие морозы, что птиц на лету били. С ведома великого князя сотники и десятские уводили свои отряды поочередно согреваться в ближние погосты и слободы: Рыбаньск, Езьск, Бежичи, Городок, — все непременно по берегам рек, все с городьбой, амбарами, истопками, от которых вся округа по утрам окутывалась сизым дымом.

Сить впадает в волжский приток Мологу, которая изгибалась так, что ее исток подходил к верховьям Сити с ее ручьями Керженка и Камышинка. Юрий Всеволодович не случайно выбрал это место для сбора войск и народного ополчения. Укрепив берег Сити со стороны возможного нападения бревенчатым частоколом, он рассудил, что с тыла и с боков стан прикроют дремучие леса, пройти по которым большие конные отряды татар вряд ли смогут.

С наступлением ночи костры на берегу Сити не только не погасли, но к ним прибавились новые. Зарево огня усиливало тьму неба. Становились невидимы даже верхушки ближних деревьев. Глухой лес подступал прямо к землянкам и шалашам из еловых ветвей. За сушняком и буреломными деревьями для костров пробирались по торным тропинкам за версту, чтобы не рубить спасительный лес и не оголять тыл. И заходы для большой и малой нужды были устроены в отдалении, там же, где и ямы для отбросов. Туда втайне приходили волки, разрывали из снега и грызли сваленные мослы, а когда всходила луна, выли в несколько голосов протяжно и тоскливо.

Кажется, никто не мог заснуть в эту ночь. Слабо, шелестяще позвякивали где-то кольчуги, иногда осторожно постукивали латы. Лошади и те затаились, как нет их. Лишь приглядевшись, можно было вдруг заметить большие влажные глаза. Кони не ложились, переступали ногами беззвучно.

Сугробы просели. Пухлые наложницы на ветвях стали колкими. Повлажнело. Это к теплу. Все-таки весна близко. Вкрадчиво, тонко пахло почками вербы.

Воевода Дорож сумел вывести полк неслышно и почти незаметно для остальных ратников. Юрий Всеволодович сам разъяснил сотникам, что разведывать в окрестностях и как поступать, если наткнутся на татар. Если будет их малое число — вступать в бой. Если много — уходить. Если близко никого не будет, разделиться и идти вдоль Сити к Мологе, а потом до Волги. Вооружение легкое. Если татары сами нападут поблизости от русского стана, трубами и рогами вызывать подмогу.

Отрядив сторожу, Юрий Всеволодович все-таки не мог заставить себя опять прилечь в шатре. Снедала неизвестность, потребность что-то делать. Стало и ему казаться, что время идет попусту. Более чем кому-либо другому, великому князю было ясно, что конечная цель всякой рати — победа. Но когда он узнал о сокрушительном поражении рязанцев в Диком поле у реки Воронеж, он не захотел рати: надобно было, елико возможно, откладывать, оттягивать ее. Предстояло решить, как не погибнуть, сохранить силы и дождаться подкрепления от других князей. Но сейчас, стоя на Сити, он видел, как многие не понимают его замысла: одни винят в самонадеянности, другие — в нерешительности и даже трусости. Но он знал также, что в этот час он должен принять на себя всю ответственность. Ему самому, и только ему, решать, что делать.