Юрий Колкер. Ветилуя. Стихи, написанные в Англии (1989-1999).
Шрифт:
И кисточку в олифу окунешь.
Вот тут и дрогнет воздух — и отец
С вязанкой дров вернется из сарая,
У печки свалит мерзлые поленья,
Откроет вьюшку, и огонь весёлый
Начнет лизать волокна и смолу.
А мать на электрическую плитку
Щипцы для шестимесячной положит,
Под абажуром выкройку свернет,
Да и оставит всё, уйдет на кухню
Посуду мыть, с соседкою болтать...
Малиновая кафельная печь
С каминной полкой, где дремал будильник, —
Растаяла. Старик встает с козетки
И входит в стену, а стена — течет...
Лишь ты один всё тот же, Гераклит!
Ты прав: река — не та... Река времен,
Вся корюшкой пропахшая и гнилью,
С последней льдиной, с чайкою на ней...
Ты прав: познание необратимо.
Вот удивил! Не на шестом десятке,
Мы на втором такое понимали,
А на шестом не верим, что старик
На полных десять лет моложе нас,
И в целом свете вьюшек не осталось,
И Мефистофеля не проведешь...
6 июня 1998
* * *
Река Тамесис в той земле текла.
У Цезаря отменно шли дела:
Он побеждал, как Цезарь побеждает.
Легионеры, опытны, крепки,
Рассеивали варваров полки...
Что ж? Встать да чаю вскипятить. Светает.
К тебе, в твоем уютном тупике,
Когорты подступают налегке —
Сейчас тебя растопчут, обезглавят.
Смотри, уже мечи обнажены!
Опомнись, мертвым книги не нужны.
Очнись, с тобой безносая лукавит.
Задворками твой гений просквозил.
Не с ним ли милостыню ты просил?
Не утерпел — и выпил из копытца...
Провинциален варварский Парнас.
Весь этот Рим вселенский — не про нас,
И совестно в нем пыжиться и тщиться.
Катувеллаунов державный лев
Латиницу осилит, повзрослев,
И море стиснет лапою когтистой,
А степь сарматская пустым пуста:
В ней ижица пасется да фита,
А хлеб не колосится золотистый.
В тепличном, асфоделевом раю,
У Стикса, ойкумены на краю,
Вот-вот порвется ниточка живая,
И распадется твой четвертый Рим,
В котором Цезарь счастлив быть вторым,
А ты царишь, волнам повелевая.
1 апреля 1998
* * *
По улицам ночным, в трамвае дребезжащем…
По улицам ночным, в трамвае дребезжащем… —
Там, за окном, с рукой воздетой статуя
О светлом будущем, о жалком настоящем
С толпой беседует, — тащусь куда-то я.
В блаженной юности, под этой самой дланью,
Не смевшие руки друг другу протянуть,
Мы шли, понурые, измене и страданью
И прочей взрослости прокладывая путь.
И странное в тот час ты уронила слово.
Его не понял я, а всё оно со мной.
Нет-нет да и всплывет из давнего былого
То детской жалобой, то совестью больной.
По Сердобольской... нет, по Спасской, по Введенской,
По Благовещенской... — не спрашивай, забыл, —
В Мальстрём нейтриновый, в котел, в геном вселенский,
Под звезд язвительно-слезоточивый пыл,
Теки, тревожный звук! Сквозь световые годы
В разинутую пасть космической змеи
Личинкой вечности, изюминкой природы
Лети, не спрашивай. Мы сироты твои.
20 марта 1998
* * *
В канцелярии Бога
Все дела учтены.
Соискателей много —
Фаланстеры полны.
В одеянии белом
Ты явился на свет.
Согрешившему делом
Оправдания нет.
От желания злого
Тяжелее вина.
Осквернившему слово
И подавно хана.
Здесь играют в пятнашки.
Что ни день — западня.
Нет удачи бедняжке:
Запятнали меня.
Здесь мы всё переврали,
Всё сказали не так.
Верно, там, на хурале
Обелится простак.
30 июня 1998
* * *
Она отвечала на брошенный взгляд,
Что многое в те времена говорило.
Приятель по дружбе мне это сказал,
А я усмехнулся, надменно смолчал.
Отчетливо помню, как всё это было
Полжизни (с порядочным гаком) назад.
Вот странно! Совсем ведь не этим живешь,
И вдруг — словно путаный текст прояснится:
Всплывает, о чем и не спрашивал ты, —
И тут в пожелтевшие смотришь листы
И видишь: не читана эта страница —
И хочется книгу отправить под нож.
Приятель женился на той, что в меня
Была влюблена (не вполне безответно),
И дружба немедленно оборвалась.
Обида, любовь и советская власть
Откланялись. Дремлет бурлившая Этна,
На старом пожарище прут зеленя.
Затянется ряской и та западня.