Юрка
Шрифт:
– Я всегда помню все, – сухо отозвалась немка.
– Но факт налицо, – продолжал подтрунивать Ихтиаров; он был в самом веселом настроении, и случай с Эммой Романовной забавлял его.
Немка обдала его негодующим взглядом.
– Факт тот, что он исчез у меня с туалетного столика, – заметила она довольно резко.
– Украли! – подхватил, смеясь, Александр Львович. – Вор проник в окно, и хорошо, что вас не было в комнате, а то могло бы случиться и убийство.
– Вам хорошо смеяться, – останавливаясь перед Ихтиаровым, ответила немка. – А я знаю, что кто-то побывал у меня в комнате.
Она
– Пощадите, Эмма Романовна, – уже более серьезно сказал он, – у нас никогда не случалось ничего подобного, и ваш кошелек лежал спокойно не только в вашей комнате, но и на кухне. Как вы решаетесь подозревать кого-нибудь? По-моему, вы просто забыли, куда дели его… А много ли денег было в кошельке?
– Около пятидесяти рублей… Все деньги, что я вчера взяла у вас… Я пока никого не подозреваю, но… здравый смысл говорит…
Она запнулась на слове, но по выражению ее лица Ихтиаров все понял.
– Эмма Романовна! – с возмущением воскликнул он. – Неужели вы намекаете на Жоржика?
Эмма Романовна ничего не ответила. Ихтиаров даже с места вскочил.
– Не хватало еще этого! – взволновался он. – Искать кошелек вы, конечно, можете, Эмма Романовна, но прошу вас не затрагивать гнусными подозрениями мальчика, который мне так же дорог, как и сын…
Александр Львович круто повернулся при этих словах и с раздражением хлопнул дверью, выходя из столовой.
Он прошел в кабинет и еще довольно долго не мог успокоиться. С полчаса прошло, прежде чем он овладел собой и занялся каким-то деловым письмом.
Вдруг в дверь постучали.
– Кто там? – слегка недовольным тоном спросил Ихтиаров.
– Это я, – показалась в дверях Эмма Романовна. Она была сильно возбуждена, и это поразило Александра Львовича.
– Что случилось? Что с вами? – встревожился он.
Эмма Романовна показала кошелек.
– Я нашла его, – точно сообщая об ужасном преступлении, крикнула она, почти задыхаясь.
– Ну и прекрасно. Чего вы волнуетесь? – недоумевал Ихтиаров.
– Но если бы вы знали, где я нашла его! Вы и представить себе не можете…
Ее волнение невольно передалось Ихтиарову. Повеяло чем-то тягостным.
– Но говорите скорее! Где вы нашли кошелек? Кто-нибудь похитил его, что ли?
– Да, похитил.
– Кто же?
– Жоржик!
Это заявление ошеломило Ихтиарова. Он широко раскрыл глаза и побледнел.
– Жоржик? – повторил он. – Вы шутите!
Какая-то нервная, растерянная улыбка скривила его губы.
– Нет, к сожалению, это правда. Я нашла кошелек под его тюфяком. Кроме того, его видели выходившим из моей комнаты. Видела Паша…
Ихтиаров слова не мог вымолвить. Удар пришелся в самое сердце.
– Но неужели… неужели… – шептал он только. – Может ли это быть?
И губы его дрожали от волнения.
Эмма Романовна почувствовала сожаление к нему. На секунду она даже подумала, что лучше было бы скрыть происшествие от Ихтиарова.
– Вы слишком полюбили его, – участливо сказала она, стараясь ободрить Александра Львовича, – слишком опрометчиво привязались к мальчику. Как ни говорите, а улица не может хорошо воспитать ребенка и первый закал не так-то скоро отходит…
Ихтиаров ничего не ответил. В словах Эммы Романовны была доля правды. По-видимому, она оказалась дальновиднее самого Александра Львовича и студента, когда возражала против водворения Юрки в их семью. Это задевало самолюбие Ихтиарова, и он постарался подавить волнение.
– Успокойтесь, – продолжала немка. – Ведь ошибка поправима. Не думаю, чтобы его общество могло повлиять скверно на Сашу. Ведь дети редко бывали одни…
– Да… Саша, говорите вы, – точно от сна очнулся Ихтиаров.
Он поднялся и стал ходить по комнате. Происшествие так ошарашило его, что мысли не успели еще освоиться с ним и путались. Теперь они начинали проясняться, и Ихтиаровым овладело сильнейшее недоумение.
– Но погодите, Эмма Романовна, – остановившись перед немкой и изумленно глядя на нее, сказал он, – зачем Жоржику понадобились деньги?
Немка плечами пожала.
– Этого я не могу понять. А впрочем, мне кажется, что здесь во многом виновата эта женщина… тетка его… Помните, как расстроила она его своим посещением?.. Кто их знает, о чем они говорили?.. Может быть, она его подучила воровать для нее… Мне так кажется.
Ихтиаров тоже вспомнил этот случай. Было это несколько дней тому назад. Аксинья приехала навестить родственника. Юрка встретил ее довольно холодно, а когда она уехала, весь день ходил взволнованный и подавленный, сторонясь даже Саши. Тогда никто не обратил на это особенного внимания, но теперь и Ихтиарову показалось подозрительным это посещение.
Он ничего не сказал, но в душе был склонен согласиться с Эммой Романовной.
– Но вы еще не рассказали мне ничего, Эмма Романовна, – наконец спохватился он. – Каким образом вам пришла в голову мысль обыскать комнату Жоржика?
– Да урывками я вам все уже сказала. По вашему совету я отправилась допросить прислугу и, конечно, произвела на кухне переполох. И Фёкла, и Паша перепугались, начали клясться и божиться, что не видели кошелька. Потом Паша сказала, что видела сегодня утром Жоржа выходившим из моей комнаты, а ведь входить в нее без спроса мальчикам вами же строго воспрещено. Ну, разумеется, всего этого было достаточно, тем более, что я всегда относилась недоверчиво к Жоржику. Я и сама столкнулась с ним, а когда Паша сказала, то я сразу же решила отправиться в его комнату… И вот, как видите… Кошелек был засунут под тюфяк, так что я не сразу нашла его.
Эмма Романовна перевела дух и поправила пенсне.
Ихтиаров слушал ее в глубокой задумчивости, и складка скорби искривила его губы.
«Оплошали мы как будто с Виктором Петровичем», – подумал он.
Он снова сел в кресло, и минут пять в комнате царило тяжелое молчание. Слышался в тишине перебой карманных часов, да большая муха жужжала где-то в углу.
Александр Львович думал о том, что ему делать. Юрку он слишком сильно любил, чтобы быть хладнокровным. Он чувствовал себя беспомощным, одиноким. Ему недоставало хорошего совета, и он знал, что от немки не получить его: очень уж холодна она по отношению к мальчику. Вот если бы Виктор Петрович… Но студент дня два тому назад уехал, вызванный телеграммой к больной старухе матери.