Юрка
Шрифт:
«Во всяком случае, нужно произвести обстоятельное расследование, чтобы доподлинно убедиться в виновности мальчика», – решил Ихтиаров и, обратившись к Эмме Романовне, сказал холодно:
– Распорядитесь, Эмма Романовна, прислать ко мне Жоржика.
В то время, когда в кабинете разыгрывалась история, в укромном уголке сада шла преоживленная забава.
Два индейца, вооруженные луками и томагавками, осаждали «вигвам бледнолицых» – скромную беседку, обросшую со всех сторон густыми побегами дикого винограда, уже поблекшего местами. Единственным защитником вигвама был старый Аким, добродушно покуривавший трубку.
«Старый охотник» курил и притворялся, что не замечает военных хитростей, с которыми индейцы приступили к осаде.
Вся защита вигвама ограничивалась тем, что «старый охотник» сидел в его дверях на пороге, курил и притворялся, что не замечает военных хитростей, с которыми индейцы приступили к осаде.
Две охапки сена, на долю которых пришлось изображать два «живых» куста, медленно приближались с двух сторон к беседке, а за ними ползли и коварные индейцы, держа наготове деревянные томагавки.
Временами при неловком движении «индейца» из-за сена высовывалась нога в чулке или кусок синего рукава, а то даже выглядывала веселая, перепачканная песком и пылью рожица, и пара глаз светилась живым огоньком, не имевшим ничего общего со свирепым взглядом индейцев… Иногда уж и совсем невоинственный смешок выпрыгивал вдруг, точно веселая струйка из-под камней… Но все это не мешало вигваму быть в страшной опасности, и его беспечному защитнику грозили пытки у «столба смерти».
«Кусты» придвигаются… Вот они совсем близко, и сердца индейцев замерли в предвкушении победы.
– Ки-уи-вуи! О-ла-ли! О-ла-ла!
Два звонких воинственных клича – и свирепые индейцы кинулись на несчастного старика, без боя сдавшегося в плен.
– Ну, Аким, – недовольно протянул один из них, – ты должен защищаться, а так что ж.
– Увольте, сердешные, я и то, вишь, сидел, – с тупым равнодушием к своей судьбе отозвался пленник.
Приход подкрепления к белым в лице Эммы Романовны положил конец ужасам войны.
– Жоржик! – окликнула она одного из «вождей», – тебя Александр Львович зовет.
И, забрав в плен мальчика, удалилась. Следом за первым «вождем» побежал и второй. Поле битвы опустело, и «старый охотник» остался один на пороге своего вигвама.
С раскрасневшимся лицом и блестящими глазами, чуть запыхавшись, вбежал Юрка в кабинет к Ихтиарову.
– Я вам нужен? – беззаботно улыбаясь, спросил он; но едва взгляд его встретился со взглядом Ихтиарова, как улыбка сошла с лица. Какое-то беспокойство овладело им.
– Да, мне нужно поговорить с тобой, Жоржик, – сказал Александр Львович, пристально глядя в лицо мальчика. Как во взгляде, так и в тоне, которым он сказал это, было что-то особенное, холодное и суровое, отчего Юрка почувствовал вдруг непонятный трепет.
– Должен тебе сказать, что поступок твой обнаружен, – не сводя глаз с лица Юрки, сразу же заявил Ихтиаров. – Об этом-то я и хочу поговорить с тобой.
Юрка вытаращил глаза. Он ничего не понимал, но тон Ихтиарова не предвещал ничего хорошего, и щеки мальчика слегка побледнели.
– Какой поступок? – дрогнувшим голосом спросил он.
И вдруг вспомнил, что утром им действительно была совершена провинность. Он заглядывал в комнату Эммы Романовны, потому что понадобился ее купальный мешок, которому надлежало сыграть роль охотничьей сумки при игре в индейцев… Но мешок был очень скоро положен на место, так как Аким сделал прекрасные сумки из старого га мака.
«Неужели узнали? – со страхом подумал Юрка. – Но ведь никто не видел…» – поспешил он успокоить себя; однако тревога не покинула его, наоборот, она усиливалась под строгим проницательным взглядом Ихтиарова.
Александр Львович внимательно следил за тем, какое впечатление произвели на Юрку его слова. От него не укрылись тревога, проскользнувшая во взоре мальчика, дрожь в голосе, не скрылась бледность, проступившая на его лице. Все это говорило не в пользу Юрки…
– Какой проступок, спрашиваешь ты? Я могу пояснить: кошелек Эммы Романовны нашелся!
Юрка вздрогнул. Он не понимал, при чем тут кошелек, и ему показалось, что попросту Ихтиаров ошибся, назвав кошельком тот злосчастный мешок.
«Мешок, может быть?» – чуть не сорвалось с губ, но Юрка удержался, вспомнив, что мешок-то и искать было нечего, так как он положил его на место. Но что же тогда? И недоброе опасение, предчувствие чего-то скверного охватило его, дохнуло, как от грозовой тучи, тяжелым холодом.
Уже одного сурового тона Ихтиарова было достаточно, чтобы привести его в трепет, а тут, кроме того, примешивалось что-то большее, непонятное пока, но угрожающее, и Юрка дрожал от волнения. Александр Львович испытующе взглянул на Юрку, и все сомнения его относительно виновности мальчика – в эту минуту, по крайней мере, – исчезли.
– Кошелек Эммы Романовны нашелся, – повторил он, – и тебе лучше знать, где именно. Я не ожидал от тебя… Я… – тут голос Ихтиарова дрогнул, – я так любил тебя. Теперь же пеняй на себя… Я не могу питать даже простой привязанности к обманщику и… вору.
Точно молния пронеслась в мозгу Юрки и наполнила ярким светом все темное, непонятное. Кошелек… вор… Где-то найден… Его обвиняют…
Юрка не совсем еще уразумел, в чем дело, но понял только одно: его называют вором. Он – вор! Точно тяжелой дубиной ударили его по голове, и от удара все перепуталось, перемешалось в ней. Горло перехватило вдруг чем-то сухим, точно шерстяной тряпкой… Честная душа Юрки не могла вынести этого неожиданно свалившегося на него обвинения. Он стоял бледный, растерянный и, глядя широко открытыми глазами на Ихтиарова, шептал побелевшими губами, но так тихо, что трудно было разобрать шепот:
– Это неправда…
Это продолжалось всего минуту. Потом в голове зашумело, что-то мутное поползло перед глазами, заслоняя туманом и кабинет, и Ихтиарова, сидевшего за столом. Стены заколебались… В груди перехватило дыхание, и Юрка с хриплым криком упал на ковер. Слишком сильно было потрясение, и мальчик не мог выдержать…
Очнулся он в своей комнате. Паша стояла возле него и мочила ему лицо мокрым полотенцем. Лишь только Юрка открыл глаза, она отошла от кровати и поспешно покинула комнату. Послышался щелк, будто дверь заперли на ключ.