Юркина граната

— Давайте закурим, — предложил Юрка.

— Это можно! — сказал Попов и вытащил из кармана кисет. Негнущимися, огрубевшими пальцами он захватил щепоть махорки и высыпал мне на ладонь, потом Юрке.

Я молча крутил цигарку и смотрел на небо. С тех пор как я попал на фронт, я всегда гляжу на небо и жду ночи. Мне хочется, чтобы ночь была темной, особенно сегодня, когда нужно идти в разведку. Но на войне ночь не бывает темной. Где-то полыхают пожарища и розовый свет их летит ввысь, где-то вспыхивают зарницы, бросая по небу серебряные блики, а иногда разорвется ракета и осветит округу бледным, мертвящим светом.

Недалеко ударил миномет. Он ударил резко, до боли в ушах. Я бросил цигарку и вмял ее сапогом в грязь..

— Приготовиться! — негромко скомандовал я Попову и Юрке.

— Ни пуха ни пера, — шепчут в темноте чьи-то губы.

Мы перелезли через бруствер и поползли. Локти тонут в холодной осенней жиже. Следом за мной: ползет Попов, неуклюже переваливаясь с одного локтя на другой, он подтягивает свое большое сильное тело. Юрка ползет быстро, как ящерица, на мгновение замирая и прислушиваясь.

Пока не кончилась перестрелка, мы должны доползти до передовой гитлеровцев. Их окопы на высоком берегу оврага, там, где разрушенный завод. Наверное, мы никогда не смогли бы подняться по отвесной стене оврага, если, бы, из заводской котельной в овраг не выходила большая труба. Немцы, может, и не знали про эту трубу. Нас она выручала трижды, и мы тщательно маскировали вход и выход из нее. Правда, всякий раз, когда влезаешь в грязное, черное горло, на минуту охватывает жуть: вдруг там узнали про нашу лазейку и выставили в котельной караул!

Первым обычно лезет Попов. Если: все в порядке, он бросает маленький камешек в трубу.

— Разрешите, я первым полезу, — просит Юрка. — Я сделаю все, как полагается.

Я минутку колеблюсь. Юрка никогда не лазил в эту трубу… Он первый раз с нами в разведке.

— Ладно.

Юрка закинул за спину автомат и скрылся в трубе. Мы с Поповым стоим и ждем.

Может быть, конечно, я и зря послал Юрку первым. Он совсем еще мальчишка. И хоть прибыл в наш взвод неделю назад, разведчики до сих пор его всерьез не принимают. Даже фамилии его никто не помнит. Все зовут просто Юрка: «Юрка, сбегай за кипяточком!», «Юрка, отнеси письмо связному!» При каждом оклике Юрка краснеет, но приказания выполняет исправно.

На днях Юрке пришло письмо. Письмо без конверта — угольничком. Когда связной принес его, Юрки в землянке не было. Кто-то из солдат взял да и прочитал. Письмо было от матери, и в нем советы, как теплее обуться, какой шарф на шею повязывать, какие надевать кальсоны и фуфайку, если холодно будет. Посмеялись тогда солдаты. А Юрка, говорят, узнав обо всем, выбежал из землянки и не появлялся до полуночи.

Сегодня, узнав, что мы собираемся в разведку, он пришел ко мне и, немного потоптавшись у входа в землянку, сказал:

— Возьмите меня с собой!

Румянец залил щеки Юрки. Он молча стоял у входа и ждал. Я посмотрел на него, и мне вдруг стало неловко. Я вспомнил, как полгода назад капитан привел меня в этот же взвод и перед строем представил: «Товарищи, это ваш новый командир, лейтенант Чернецов». Во второй шеренге кто-то негромко хихикнул. Наверное, потому, что я был слишком молод — мне было девятнадцать — и слишком чисто, по-тыловому, одет. Новый ремень скрипел, а портупея торчала на плече дыбом. Я слышал шуточки за спиной, пока я не сходил с бойцами в разведку.

Еще раз я осмотрел Юрку, который по-прежнему молча стоял у входа. На нем били новый ремень и чистая гимнастерка с хорошо подшитым белым подворотничком. Лицо юное, еще не успевшее огрубеть от фронтовой жизни.

— Ладно! — сказал я. — Пойдешь со мной вместо Валинова.

Юрка четко козырнул и еще больше покраснел от радости…

В трубе послышалось легкое постукивание летящего камешка.

«Молодец парень! Добрался благополучно!»

Теперь я закидываю за спину автомат и влезаю в трубу.

Труба поднимается из оврага к котельной наклонно. Внутри нее приходится выставлять локти вперед и подтягивать тело, как собаке с перебитыми задними лапами. Я нащупываю верхний край трубы, подтягиваюсь и слышу шепот Юрки:

— Там, за окном, кто-то фонариком светил. Но я лежал тихо, не двигался.

Я бросаю камешек в трубу и ложусь на полу котельной рядом с Юркой.

Вскоре в трубе послышался легкий шум. Показалась голова Попова.

— Прибыл, — отрапортовал Попов.

В темноте можно передвигаться только на ощупь. Вот перевернутый котел, вот ящик с углем. А здесь лежит доска, по ней нужно сделать шесть шагов. Потом будет выход из котельной. Я наталкиваюсь на груду битого кирпича. Ищу дверь справа, слева… Нет двери. Обвал.

Я вылезаю из окна. Нам нужно перебраться на другую сторону улицы. Кругом тихо. Но где-то в ночи по булыжной мостовой цокают кованые сапоги.

— Товарищ лейтенант, их, по-моему, трое, — шепчет Юрка. — Давайте подстережем и кокнем. Пистолеты возьмем себе.

Попов положил свою тяжелую руку на плечо Юрки, и тот смолк.

Сапоги все ближе… Слышна немецкая речь. Гитлеровцы говорят весело, нагло — как хозяева. Сапоги цокают совсем рядом. А вдруг кто-нибудь зажжет спичку или фонарь! Еще плотнее прижимаюсь к стене. Трое проходят мимо. Ставлю ногу на камни мостовой — мне нужно перейти ее. Шаг, еще шаг… Подо мной будто тонкий лед. Нервы натянуты. Наконец вот она, другая сторона улицы. Я прячусь за угол дома и сдвигаю на голове каску; из-под нее струйками бежит пот.

За мной улицу перейдет солдат Попов. Он высок ростом и кажется неуклюжим но ходит тихо, по-кошачьи. По-крестьянски он молчалив, но любит послушать других. Обычно сядет на пустой ящик или камень, положит на колени автомат, подопрет голову большими огрубевшими руками и внимает интересному слову, как дитя: на изъеденном оспой лице то соберутся морщинки в добродушной улыбке, то застынут в раздумье.

Сегодня утром, когда меня вызвали в штаб, я захватил с собой Попова и Юрку. Поездка на машине даже на пять, десять километров в тыл — для нас праздник. Здесь люди ходят по дорогам, не пригибаясь, на перекрестках молодые регулировщицы весело машут красными флажками, танки и грузовики мчатся по шоссе.