Юродивая
Шрифт:
И дальше я ничего не помнила, я проваливалась в дымку сна, откуда не было возврата, и цепляла руку отца, лежащую на одеяле, и прощальной моей молитвой было:
«Оставь мне его. Только отца, из всех мужчин, когда-либо пребывавших рядом и вместе со мной, Господи, оставь мне».
И раздались голоса труб в небе.
И вострубила первая труба. Она возопила неистово и пронзительно, и мхи и лишайники дрогнули, из нор повыползли мыши и землеройки, олени перестали копать рогами дерн, а морошка вся осыпалась в фольговые блюдца маленьких озер.
И взлетела
И вострубила вторая труба. Ее глас был страшен, грозно грохотала она в поднебесье, и эхо от ее вопля раскатывалось, как грохочущие камни. Все живое испугалось ее, и зарылось в землю, и взлетело под облака.
И взлетела вторая ракета сна.
И вострубила третья труба. Горбун, Надменный и Сухорукий вбили последний гвоздь в металлическое длинное тело. Они оглохли. У них навек заложило уши. Они не слышали друг друга и стали объясняться жестами, как глухие и немые, и лица их перекосились от страха.
И взлетела третья ракета сна.
И вострубила четвертая труба. Она выла волком. Так протяжно и устрашающе воют волки в снежной степи. Воют волки и сидят у проезжей дороги, зная, что поедет сейчас одинокий путник, замерзнет, свалится, пьяненький, в сугроб, и они тут как тут, подползут. Отец мой, ты загрызать человека не станешь. Ты ведь царь. Ну и что, что у царя есть зубы. У него еще есть любовь. Человек — не мясо. Человек — не мешок костей. Сядь рядом с ним. Повой на Луну. Он поднимет лицо, ты подними морду и повой вместе с ним. И труба подыграет вам в ночи.
И взлетела четвертая ракета сна.
И вострубила пятая труба.
Ксения бежала к починенной ракете, раскинув руки. Мешковина ее вилась по ветру.
Труба трубила. Ксения бежала и кричала:
— Отец! Отец! Не улетай! Я с тобой!
Воздух сотрясался от грома. Труба трубила. Тело гудело на ветру. Надменный, задыхаясь и ругаясь неистово, подсаживал ее на ступени. Карабкался Горбун. Толстяк Турухтан, обливаясь потом, накачивал горючее в баки, ставил ключ на старт.
— Отец! Отец! Где отец! Где ты!..
В ракете его не было. Труба трубила. Под ракетой занялась огненная геенна. Ксения упала на пол в тесной каморе кабины. Упала ничком. Перед ее лицом маячили сапоги Надменного. Он уцепил штурвал, давил на кнопки и рычаги.
И взлетела пятая ракета. И она была настоящая.
И плакала Ксения по отцу, взлетевшему быстрее и выше, чтобы не вернуться никогда, на ангельских крыльях, подаренных луковым человечком, в широкое небо: в небе наш дом, Ксения, в небе царство наше, там волки и люди от века вместе спят.
«Господи, не лиши Небесных Своих благ душу любимого отца моего, на небесах пребывающего; каюсь в том, что при жизни его на земле мало говорила ему о дочерней любви своей, что на глазах его блудила и грешила, искушалась и заблуждалась; прими же его в Небесные объятья Свои, Господи».ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КОЛЬЦО ГЕНЕРАЛА
…Боже, как я, идущая по всей земле горящими стопами, любила сны.
…Я не могла понять, где проходит грань между сном и явью в моем бытии.
…В сон я ныряла, как в Святое Озеро. Сном я молилась, возрождаясь к новой жизни после вкушенных сполна страданий.
Какое чудо эта свадьба. И сон мой как явь. И меня на нее пригласили! Пир горой. Снова пир. Люди так любят еду; они привыкли, за долгие века, отмечать едою всякое событие, и скорбное и веселое. «Да возвеселится душа моя, и славит она мир тварный и мир Духа Святаго, Его же Царствию не будет конца». Простыни сбились в комок. Подушки свалились на пол. Да и вовсе подушек не было, а были старый ватник и фуфайка, вся в пятнах мазута и масла, и никто не пел колыбельную, впрочем, нет — на бревенчатых стенах сидели сверчки, черные и хвостатые, и тоненько заводили унылые песни.
Где я сплю? Где голову приклонила? В моем сне я уже этого никогда не узнаю.
Какая прекрасная свадьба, и пир гудит музыкой и звенит красными бокалами. Как зазвали меня сюда эти люди? Я слышала русскую речь. Я могла бы поклясться, что я снова была в Армагеддоне. Руку на отсечение; голову. И голову тебе, Ксенька, не жалко?.. А, давно срубить пора. Ты под защитой ходишь. Тебя берегут. Охраняют. У другой — косточки давно бы истлевали в земле сырой. Без воскрешений и возвращений.
…Кана. Кана. Это место, наверное, называется Кана. Здесь можно кануть в вечность. Забыться. Заснуть. И о тебе никто не вспомнит. Кана — и все. Или здесь можно канать под припадочного. Косить под золотого жука. Кана, одним словом. И меня сюда затащили. Я видела рядом с собой оскаленные рожи. Это вы, Хрюшка?.. А, Боксер!.. Добро пожаловать, Дикобраз. Тигрица и Саблезубый прибудут позже. А кто у нас женится?.. Свадебный марш уже играют. Какие искристые серьги у вас, мадам Крокодилица!
Кана. Кана. Никто и не заметил нищенку, притулившуюся на полу близ роскошного, уставленного праздничными яствами стола. На подносах вносили кушанья. Что это… кто это лежит на стальной плоской тарелке, украшенный зеленью, петрушкой и укропом?!.. Это… человек?!.. Он маленький… Он, должно быть, игрушечный. Он похож на вареного цыпленка. Ручки и ножки у него белые. Сам он неподвижен. Это кукла. Над ним занесен нож. Стойте! Не режьте его! Он… живой! Я знаю, он живой! Это не курица! Не лягушка! Я не дам вам его разрезать! Насадить на вилку! Выпить кровь!