Юсуповы, или Роковая дама империи
Шрифт:
Мы же, Васильчиковы, постепенно познающие цену денег и обременяющее унижение, которое мы чувствовали от их недостатка, находили такое равнодушие к земным богатствам непонятным. Конечно, теперь я знаю, что знаменитое юсуповское богатство уже в те годы ускоренно шло под уклон. Большая его часть была уже потеряна в революцию. И если сравнить то, что ваша семья имела некогда в России, с тем, чем она обладала за границей после революции, то это выглядело бы так, как если бы вы пересели с громадного океанского парохода в лодку, если даже эта лодка многим казалась роскошной. Экономия была незнакомым понятием, и об ограничениях поэтому не могло быть и речи: как и когда-то раньше, были приняты клубника зимой и цветы вне сезона, широкая благотворительность и щедрая расточительность.
Иногда, впрочем, небожители у нас на глазах падали на землю. Помню, как ты, Бэби, спросила за столом: «Где же ложки, которыми мы обычно пользуемся?» – «Не задавай глупых вопросов», – был ответ. А ложки, оказывается, были отнесены в ломбард…
Какое было счастливое время! Мы проводили вместе почти каждое лето. Помню, как твой отец сказал нашей матери: «Дилька, ты знаешь, как воспитывать детей; мы не столь удачливы в этом. Бери Бэби с собой!» Как было потом грустно расставаться, когда мы уехали в Берлин! Боже мой, дорогая Бэби, после этого сна у меня возникло страстное желание написать воспоминания. Как я жалею, что не вела дневник, подобно моей дорогой Мисси! [16]
16
Татьяна Меттерних имеет в виду мемуары своей сестры Марии Илларионовны Васильчиковой «Берлинский дневник». И все же княгиня Меттерних в 1976 году выпустила книгу воспоминаний «Женщина с пятью паспортами». (Прим. автора.)
Теперь было бы гораздо легче восстановить многие эпизоды прошлого.
А впрочем, ты знаешь, отчасти оно и неплохо. Я хочу написать воспоминания обычной женщины, которая любила, страдала, радовалась, жила – обычной женщины, а вовсе не участницы исторических событий. Конечно, девиз нашего рода – Васильчиковых – был: «Жизнь – царю, честь – никому», но уж так вышло, что жизнь моя была отдана мне самой и моему мужу. Честь наша осталась при нас. И если я все же напишу эти записки, они будут просто женскими воспоминаниями и не мемуарами исторического лица, которым я себя совершенно не ощущаю, я ведь им и не была… и в этих простых женских воспоминаниях обязательно найдется место и нашей дружбе, и детским играм, и даже галерее домашнего театра, на которой мы сидели втроем: Мисси, я и ты, моя дорогая Бэби».
Думаю, если Таня когда-нибудь напишет свои воспоминания, они будут именно такими. Но, в отличие от нее, я так и не смогла отрешиться от мысли, что была не просто женщиной, не просто человеком, а историческим лицом. Даже Феликс перестал в конце концов зацикливаться на своей исторической роли – и с тем же пылом, с каким он изобразил событие 16 декабря 1917 года в книге «Убийство Распутина», живописал самые обыденные мелочи нашей жизни… «принимая все, как оно было, не подвергая ничего сомнению или критике», как прекрасно выразилась Татьяна. У меня это не получается. Я даже не могу найти слов для описания смерти моих родных, отца, матери, бабушки… Кому это важно, для кого это трагедия, кроме меня самой?
О жизни Дмитрия, женившегося на своей американке, мне тоже писать скучно… Мы не смогли поехать на его похороны, я, кажется, болела, Феликс был чем-то занят… Дмитрий перестал быть одной из основных фигур нашей жизни, мы легко отпустили его от себя.
Наша Бэби, Ирина, в 1932 году вышла за Николая Шереметева, сына старинного нашего знакомого, друга детства моего дяди Никки, бывшего флигель-адъютанта, главы ассоциации кавалергардов в Париже и первого председателя Союза русских дворян, графа Дмитрия Сергеевича Шереметева. Мы с Феликсом сначала очень возражали – конечно, не потому, что имели что-нибудь против Дмитрия Сергеевича, графини Ирины Илларионовны и их семьи, а потому, что избранник нашей дочери был болен туберкулезом. В этом смысле позиция родителей жениха меня поразила своей безответственностью. Видно было, что им хочется просто сбыть на чужие плечи заботы о больном сыне, если они позволяют ему, больному, вступать в брак. Ну, Дмитрий Сергеевич ладно, он был всегда сибарит и эгоист, я помню, как мой отец говорил, что, будучи близким другом государя, он мог говорить ему правду, как та ни была горька, но нет, он не шел дальше формального исполнения обязанностей дежурного флигель-адъютанта. На все же прочее он как бы махнул рукой, причем при всяком удобном случае стремился выбраться из Ставки в Петроград или в свое имение в Финляндии, где у него была чудная рыбная ловля. Даже в эмиграции (Дмитрий Сергеевич это слово не любил и всегда говорил – «в беженстве») он написал охотничьи воспоминания «Охота на Зваде». Впрочем, надо отдать ему справедливость – написал он и книгу «Из воспоминаний о Государе Императоре Николае II», где было несколько очень трогательных эпизодов. Возможно, это покажется странным, но я очень люблю читать о батальных событиях. Думаю, это отец приохотил меня своими рассказами о службе. Поэтому книгу Дмитрия Сергеевича я прочитала с интересом, тем более что в то время все наши семейные недоразумения были уже разрешены. Особенно приятно мне было читать один эпизод – о том, как мой дядя Никки простил разжалованного полковника и восстановил его в чине, – потому что я помню, как Дмитрий Сергеевич рассказывал этот случай в нашей гостиной, в Петербурге, на Мойке…
Словом, Дмитрий Сергеевич был очень своеобразным человеком, а графиня Ирина Илларионовна «в беженстве» совершенно растерялась и была только рада, что сможет избавиться от забот о больном сыне и трат на его лечение. Неловко писать об этом, но это правда… Наша дочь очень любила Николая, а мы с Феликсом очень любили ее. Что было делать?! Мы не могли разрушить свадьбу, но положили отсрочку до того времени, как Николая признают здоровым. Мы сами отправили его в Швейцарию, в санаторий, и лишь годом позже устроили свадьбу, получив свидетельство врачей. Ну что же, наша внучка Ксения отличается крепким здоровьем, слава Богу!
О, смертный грех – мое тщеславие… Я безумно люблю свою семью, свою дочь и внучку, но если я сейчас стану описывать их первые шаги, первые слова, детские болезни и девичьи любови, их свадьбы, наши повседневные хлопоты над ними, это сведет меня с того пьедестала, на котором я – хотя бы в своих воспоминаниях – стояла всю жизнь. Если бы я готовила эту книгу для печати, а не писала бы только для себя, я бы сейчас с легким сердцем вычеркнула рассказ и о герцоге Эберкорне и его любви ко мне, и о встрече с Модильяни, и еще кое-какие совершенно обыденные эпизоды. Но что написано пером… пусть остается. Не знаю, успею ли что-нибудь еще рассказать. У меня острое ощущение, что я или не захочу закончить эти записки – просто станет скучно перебирать повседневные события и я брошу писать, – или мне что-нибудь помешает это сделать.
Ну, посмотрим.
. . . . . . . . . .
Возвращаюсь к рукописи спустя два месяца. Да, вот здесь на полях помечено 23 декабря минувшего года, накануне Рождества, – а нынче уже 25 февраля. Очень дурно себя чувствовала, да и настроение писать ушло совершенно. Немалую роль сыграла в этом одна газетная статья, на которую я случайно наткнулась. Приведу ее целиком.
«Всем известна история о том, как Клеопатра растворила в уксусе жемчужину и выпила этот напиток, чтобы поразить воображение Марка Антония. Многие ученые, исследующие древний Египет, до последнего времени считали это легендой, мифом. Однако американский ученый Джонс Пруденс решил доказать ее правдивость.
Он отправился в обычный супермаркет, где приобрел винный уксус, который используется в процессе приготовления современных блюд и использовался в древнем греко-римском мире. Цель была поставлена такая: выяснить, какой концентрации уксусной кислоты достаточно для того, чтобы растворить карбонат кальция – главный компонент жемчуга. Пятипроцентной уксусной эссенции оказалось достаточно, чтобы растворить пятикаратную жемчужину весом в один грамм в течение 24 часов. В результате опыта на поверхности уксусной жидкости осталось всего лишь небольшое количество прозрачного, желеобразного материала. Жемчужина растворилась практически без следа, в процессе реакции уксусной кислоты и карбоната кальция из украшения получился набор из ацетата кальция, воды и углекислого газа.
Заодно был развенчан и еще один миф: до этого момента считалось, что жемчужину может растворить только суперконцентрированный уксус. А Джонс доказал, что высокая концентрация уксусной кислоты только замедляет реакцию.
Другие опыты с жемчугом и уксусом показали, что если жемчужину предварительно разрушить и поместить в кипящий уксус, то реакция занимает меньше десяти минут. Есть мнение, что Клеопатра заранее «смягчила» жемчужину, затем раздавила ее и поместила в сосуд с уксусом. Поэтому-то на химическую реакцию потребовалось мало времени: кинула жемчужину в сосуд с уксусом, немного подождала и выпила.