Юванко из Большого стойбища
Шрифт:
«О, учится здорово! На двойках да на тройках гоняет, колом подхлестывает. Никто его не обгонит».
«А где он живет?»
«А вот избушка на курьих ножках, дыра в окне подушкой заткнута».
Школьники показали на угловой покосившийся домик, подпертый с проулка толстыми жердями.
Попрощавшись с детьми, я пошел к жилью Черепановых. «Дяденька, а вам зачем Фомку надо? — послышалось мне вслед. — Он у вас украл что-нибудь?»
Я ничего но ответил. Вошел во двор, полный снега. К полуразрушенному крыльцу вела узенькая черная тропинка. Из-под крыльца на меня тявкнул и зарычал маленький толстый щенок. Перед ним лежал большой кусок синего, неприглядного мяса. Дверь в сени была приоткрыта, я распахнул ее. В полумраке на крышке ларя под тряпкой лежала распочатая тушка мяса.
В грязной, закопченной избе на полу среди стружек сидел в шапке-кубанке чумазый черноглазый паренек лет двенадцати-тринадцати. В одной руке у него был большой кухонный нож, а в другой — полуобструганная палка. Увидев меня с ружьем, он вдруг вспыхнул.
«Здравствуй, Черепанов!» — сказал я совершенно спокойно, подавив в себе чувство отвращения. Ведь все-таки это еще ребенок, а не взрослый преступник. Однако решил держаться с ним строго, прощупать, что это за человек, а потом уже сообразить, как мне поступать с ним дальше.
Парень исподлобья посмотрел на меня.
«Когда в помещение входят старшие и здороваются с учеником, как он должен вести себя? — говорю ему внушительно. — Ты же школьник, пятый класс».
Малый нехотя поднялся с пола, стал возле незаправленной кровати, под которой валялись пустые бутылки из-под водки. «Нож и палку положи, — говорю ему, — а то люди подумают, что ты собрался, меня бить и резать».
В это время в окнах показались лица ребят. Тех самых, которых я расспрашивал о Черепанове. Школьников я прогнал — дескать, нечего тут вам делать. Они ушли. Фомка освободил руки.
«Вот так-то лучше, Черепанов! Можно мне сесть?»
«Садись, вон табуретка», — пробурчал он.
«Не «садись», а «садитесь». Понятно?.. А где твоя мать?»
«Она на рынке. Вы к ней? Надо, так я сбегаю, позову». И Фомка оживился, повеселел.
«Нет, я не к матери. Я к тебе… Какое у вас мясо лежит в сенях?»
Парень опять вспыхнул.
«Это баран. Мать на базаре купила».
«А почему ты краснеешь? Я ведь знаю, где ты его «покупал». Я все знаю. Ты не отпирайся. А станешь отпираться — тебе же будет хуже. По отцовской дорожке, что ли, собираешься пойти? Сначала детская трудколония, а потом что?.. Зачем ты козочку в лесу зарезал? Есть, что ли, нечего было?»
«Еда у нас есть».
«В чем же тогда дело? Зачем тебе мясо?»
«Шарика кормить».
«Это щенка, который под крыльцом?»
«Ага, его».
«Зачем тебе щенок?»
«Играть. Кататься потом на нем буду, запрягать. С мяса-то он станет большой, сильный и злой».
«А для чего, чтобы он был злой?»
«Чтобы других собак рвал, во двор никого не пускал».
«У вас добра много?»
«Да нет».
«Так зачем же тебе такую собаку, чтобы других рвала, во двор никого не пускала?»
«Ну, чтобы геройская была. Как у пограничников».
«А, вон оно что. Ты читал книжки про пограничников?»
«Читал».
«Нравятся?»
«Очень нравятся. А собаки у них — вот это собаки! Я хотел назвать своего щенка Джульбарсом, а мать велела назвать Шариком. Джульбарса она выговаривать не умеет».
«Значит, пограничники тебе по душе? А ты знаешь, они злых собак держат не для того, чтобы собака собаку рвала и чтобы не пускала на заставу своих же пограничников, пусть они и с соседней заставы. Они держат собак, чтобы лучше Родину охранять от врагов, от шпионов, от злоумышленников. Народу служат… А ты кому будешь служить со своим Шариком? Думал ты об этом?»
«Нет».
«То-то вот оно и есть! Ты вырастишь Шарика, весной, как начнутся каникулы, пойдешь с ним в лес. Он норку [7] подымет и начнет нюхать по ветру, искать, где птичье гнездо, где выводок. И начнет пожирать яйца, птенцов, маленьких зайчишек, косулечек. Да и лосенка не пощадит. В лесу от этого станет пусто, мертво, все звери и птицы повыведутся. Попробуй потом разведи их. А ведь без птиц лес погибнет. Выходит, со своим Шариком ты будешь не народу служить, а только вредить ему. А ты не один со своим Шариком. Тут чуть не в каждом дворе собака. Люди отправляются в лес заготовлять дрова, сено, собирать грибы, ягоды, а с ними и собаки бегут. Хозяин-то идет по дороге, а собака — стороной, шныряет-ищет по лесу и все, что ей попадет живое, подручное, пожирает. Разве хорошо это, а? Ну, что молчишь?»
7
Норка — ноздри, морда.
«Нехорошо».
«Вот и я говорю — нехорошо. А ты для своего Шарика пошел даже на преступление. Нашел в лесу беспомощную козочку, да еще суягную, и зарезал ее, как бандит. И зарезал не одну, а сразу трех, а может быть, и четырех. Она бы объягнилась, потомство дала. А от потомства — еще потомство. А ведь все это — народное добро, богатство. А для чего оно, это богатство? Для человека же, для людей, для их счастья, для радости… Эх ты, Фомка, Фомка! Фома неверный… Так что же, пойти в милицию, заявить о твоем преступлении? Или как? Ну, говори».
«Я, дяденька, больше не буду».
…И вот, товарищи, теперь судите, правильно ли я поступил? Преступление Черепанову я простил. Дела не завел, протокола не составил. А только после этого пошел к директору школы. Вы его знаете — худой, маленький, шустрый. В городе, наверно, не бывает ни одного собрания, где бы он не выступал. Ну, пришел к нему в кабинет, так и так, все объяснил ему и намекнул: как бы, мол, на вашу белую, светлую школу не легла тень от грозовой тучи. Если в городе узнают про этот случай, то получится большой скандал. Директор, он сразу понял обстановку. В кабинете у него собрались вожаки комсомольцев, пионеров и другие руководители ребят. Тут же, при мне наметили план действий: и шефство над Черепановым, и массовая работа в классах, отрядах… Всего я и не упомнил. А так через недельку за мной на кордон прислали выездную лошадь. Просим, мол, Кузьма Терентьевич, провести беседу с учащимися о сохранении фауны в лесах Горнозаводской дачи. Что такое фауна, я и понятия не имею, только сообразил, что вызывают по делу Черепанова и загубленной козочки. Ну конечно, поехал. Школьный кучер, молодой человек, прокатил меня с ветерком. В актовом зале, смотрю, красно от галстуков. Только вошел, мне сразу захлопали в ладоши, будто невесть какой оратор появился. Ведут прямо на сцену, садят за столом возле цветка. Сначала выступил директор школы, потом от комсомола — секретарь. А затем дали слово мне. Шепнули, в каком духе говорить об этой самой фауне. Оказывается, никакая не фауна, а просто птицы и звери. Расскажи, мол, как они живут, как страдают от браконьеров, от несознательных граждан и от собак. А это в разговорах с людьми — мой главный конь. Ну, я сел и поехал на нем. Все доложил, как вам же. И особенно остановился на гибели моей бедной косулечки. Я еще не кончил рассказ, а в зале, вижу, мальчики, девочки достают платки и прикладывают к глазам. Дошла, видно, и до них моя боль, моя печаль. А под конец всего, как обычно в данных обстоятельствах, решение-постановление. Только здесь, я вам скажу, народ оказался не тот, что бывает иной раз на собраниях-совещаниях. Тут сразу взяли быка за рога. Смотрю, на трибуну взбирается Фома Черепанов. Думаю, покаяться парень намерен. Допекли, наверно, проработкой. Да только вид у него больно боевой, петушиный, и хохол на голове торчит вверх. Развернул бумагу. Я полагал — шпаргалка, написанная под диктовку. А он, слушаю, зачитывает решение пионерской дружины создать при школе кружок защиты фауны.
Вон куда дело-то повернулось!
А потом, уже в начале летних каникул, примечаю на дорогах кучки ребят в пионерских галстуках. Выйдут за город и сидят где-нибудь возле перекрестка на бугорке или на поваленной лесине. Как завидят человека с собакой, направляющегося в лес, — сразу к нему:
«Дяденька, вы куда?»
«А почему берете с собой собаку?»
«Разве вы не знаете, что сейчас запрещено брать собак в лес? Они же уничтожают птичьи гнезда, выводки птенцов».
Как возьмут в переплет нарушителя лесного закона, тот даже растеряется. И по совету ребят тут же привяжет своего пса на поводок. А они ему вслед: