Юванко из Большого стойбища
Шрифт:
Боба взялся за свой туго набитый мешок. Развязал его, отломил от каравая краюху и принялся есть с большим аппетитом, набивая хлебом полный рот.
— У тебя, Боба, за ушами пищит, — усмехнувшись, сказал Гриша.
— Ага, пищит, — чистосердечно признался Скороспелкин. — Я ведь промялся, вон какой груз тащил.
Охотник Якуня правильно сказал, не обманул. Лишь только западный склон неба окрасился в бежевый цвет, а сам горизонт запылал, как огромный костер, в лесу под Шихан-камнем началась какая-то сказочная, совсем необыкновенная жизнь.
Небольшая поляна перед отвесным утесом, казалось, превратилась в самое оживленное место на Моховой горе. Она напоминала
Затаившись в шалаше, трое ребят почти не дышали. Каждый до предела напрягал слух и зрение. Вот из-за кустов вышла со своим выводком светло-коричневая копалуха — глухариная самка. Идет, шею вытянула, поворачивает голову влево-вправо, глядит, прислушивается, нет ли какой опасности. А за нею беспечной гурьбой, точно шарики, бегут тонконогие цыплята. Им и дела нет ни до чего. Они следуют за матерью, пищат, будто тараторят о чем-то веселом, о своем, о детском. А мать их ведет прямо к родничку. Клюнула кварцинку-хрусталик и позвала птенцов: «Ко-ко-ко!» Дескать, клюйте, без камешков тоже нельзя жить, они растирают в желудке мух, жучков, листочки, травинки, ягоды. Клюйте, клюйте! И орава малышей набрасывается на песчинки.
«Вот бы их сфотографировать!» — подумал Славик и вздохнул. А в горле и во рту все у него пересохло. И вздох получился со свистом.
Копалуха вдруг насторожилась, крикнула свое «ко-ко» по-тревожному и побежала прочь от родника. А цыплята, обгоняя мать, врассыпную кинулись через поляну в кусты, в высокие, по пояс, травы.
Потом к родничку прилетали рябчики, дрозды. Приходили на водопой семейки диких коз — косуль. А вышедший на промысел барсук даже просунул свою полосатую морду под крышу шалаша. Он, по-видимому, учуял запах хлеба. А позже, когда угасла заря и все вокруг Шихан-камня посерело и на небе, будто светлячки, затеплились звезды, на поляну высыпали зайцы. Они выбирались из своих укрытий, из-под колодин, куч хвороста, мохнатых кочек и кустов и спешили на свой ночной хоровод.
Выбежав на лесную опушку то тут, то там, они сначала сидели неподвижно, лишь навострив уши и поводя ими из стороны в сторону. Кругом стояла сумеречная тишина, и только где-то под горой, на конских выпасах, глухо побрякивало медное ботало. Убедившись, что вокруг все спокойно, зайцы один по одному начали резвиться, разминаться, прыгать, скусывать травинки, бегать по лугу вперегонки.
В самый разгар заячьего хоровода возле елани произошел необыкновенный переполох. Снизу, от речки Рябиновки, к Шихан-камню пробиралось какое-то страшное чудовище. Было слышно, как с шумом, грохотом валятся сухие, подгнившие деревья, трещат сучья. И будто поднимается ветер, ураган, который ширится, распространяется по всей Моховой горе.
Зайцев на поляне как не бывало.
А трое юннатов в шалаше лежат, от страха ни живые ни мертвые. Как только послышался шум, Боба сжался в комочек, притиснулся к Светлякову, лежавшему рядом, и спросил шепотом, словно задыхаясь:
— Кто это там?
— Не знаю, — ответил Гриша.
— А не медведь это?
— Может, и медведь.
— Тише, молчите! — шикнул на них Славик. — Если медведь, так надо затаиться, не дышать. Он, наверно, идет пить из ключа.
А шум из-под горы приближался. Сучья в чаще трещали так громко, что казалось, будто кто-то стреляет из ружья. А вокруг было уже совершенно темно. Ребятам в шалаше стало невыносимо душно, жарко.
Когда напряженное ожидание, страх были раскалены до предела, Гриша выбрался из шалаша, встал и пошел в темноту.
— Куда ты? — полушепотом спросил Славик.
Ответа не последовало.
Светляков подошел к куче хвороста, заготовленного на ночь. Взял тут же трубку бересты, зажег ее и подсунул под сухую, красную хвою. Она вспыхнула, как порох. Пламя взметнулось высоко вверх и словно обожгло, подкинуло ввысь темный ночной полог, образовало широкий и светлый шатер, в котором отчетливо обозначились высокая скала, шалаш между двумя рябинами, перекладинка на двух колышках над потушенным с вечера костром. И сразу вокруг все будто ожило, окрасилось в яркие, сказочные цвета. И ручеёк, вытекающий из родника, зажурчал вроде веселее.
— Вылезайте, чего вы трусите! — крикнул Светляков товарищам. — К огню-то никакой зверь не подойдет!.. Эй, кто там?
То ли от огня, то ли от крика, тот, кто шел из-под горы, вдруг шарахнулся в сторону и помчался по опушке леса вверх, мимо Шихан-камня.
Утром, когда все вокруг зазолотилось, засверкало, заискрилось, проснулись и ребята.
После завтрака Боба храбро оказал:
— Пойдемте посмотрим следы.
— Какие следы?
— Ну, какие… Кто вчера в потемках тут ходил… Трещал здорово.
— А если медведь трещал?
— Все равно, медвежьи следы посмотрим. Он ведь убежал далеко.
— Далеко ли? Может, где притаился за Шихан-камнем.
И вот ребята направились в глубь леса. Но что тут увидишь? Высокие травы все перепутаны, примяты, у некоторых скушены вершинки, некоторые точно в жгуты закручены, а под травами — шатры, ходы, выходы. Разберись-ка, кто тут был, что делал. А в самой чащобе и подавно растеряешься. Кажется совершенно невероятным, чтобы здесь кто-то ходил, торил тропы. А присмотришься — и тут все обжито, освоено. Вот разрытый муравейник, вот гнилой пень, земля возле которого превращена в пыль, а в пыли — перья: серенькие, белые, рыжие. Не иначе — это птичья купальня. А вот…
— Сюда, ребята, сюда! — крикнул Славик, рассматривая глубокие вмятины на гладкой и влажной земле, подернутой коротким зеленым мохом. — Это же лосиные следы!
Подходят Гриша и Боба. И верно: на небольшой плешинке на мочажине отчетливо виднеются оттиски раздвоенных копыт, похожих на коровьи. Только эти следы гораздо больше коровьих.
— Ну да, тут была лосиха, — говорит Гриша. — Вот и маленькие следы, лосенковы.
Ребята начали изучать следы: откуда лосиха шла, куда направилась. Сразу за мочажиной следы затерялись в траве, в кочках, в кучках хвороста. Мало-помалу ребята разобрались и вышли на торную тропу, проложенную через чащобу. По вдавленным в землю травам, по раскрошенным трухлявым гнилушкам, по обломанным на деревьях сучкам и поваленным сухостойным жердям видно было, что здесь лосиха проходила много раз. Но куда, зачем?
По звериной тропе следопыты направились вверх, мимо Шихан-камня. На открытых местах, на еланях, тропа терялась, а в густом лесу обозначалась вновь. На тропинке попадались клочья выбитого ногами пушистого мха, обнаженные корни деревьев. Ребята шли осторожно, вглядываясь вперед, по сторонам. Казалось, что лосиха где-то тут поблизости. Теперь утро, и она где-нибудь пасется на лужайке вместе со своим теленком. А травы сейчас сочные, росные.
Шедший впереди Славик Кудреватых вдруг остановился, повернулся к ребятам и приложил палец к губам.