Ювелир с улицы Капуцинов
Шрифт:
— Мебели много, а пусто и неуютно.
Петро согласился. Да, пусто в его квартире и неуютно. А все потому, что не чувствуется заботливой женской руки…
— Но ведь тут живет какой-то буржуй Карл Кремер, — весело улыбнулся он, — и я нисколько не возражал бы, если бы советские войска выкинули его из этой квартиры.
Катруся успела до прихода Харнака накрыть на стол.
— Счастливчик этот Кремер!.. — полушутя-полусерьезно сказал гауптштурмфюрер, знакомясь с Катрусей. — Везет ему и в любви и в картах… — И он рассказал ей об успехах Петра в
— А я и не знала, что мой жених — завзятый картежник, — ворчливо заметила Катруся. — Но все до поры до времени…
Этот намек на ее будущие права вызвал у мужчин прилив веселья и придал ужину интимную, почти семейную окраску. Видно, Петро был доволен этим — изредка бросал на Катрусю взгляды, в которых Харнак читал нежность и приязнь, а девушка — настороженность, тревогу и еще что-то непонятное, чего раньше никогда не замечала. Девушка объясняла это присутствием гестаповца. Не боится ли Петро, что она может выдать себя каким-нибудь неосторожным словом или жестом? Но зря он беспокоится! Катруся сразу раскусила этого гауптштурмфюрера и не попадется в ловушку.
У Харнака была замечательная память. Раз что-либо услышанное прочно откладывалось в его голове. Несмотря на то, что к концу ужина он был изрядно пьян, утром следующего дня мог повторить все сказанное Катрусей. Девушка действительно красивая, но она оставила гауптштурмфюрера равнодушным. Спокойная славянская красота не волновала его, ему нравилась красота резкая, яркая, которая щекотала бы нервы. А впрочем, вкусы Карла Кремера не касались Харнака, его интересовало другое. Выяснив, что девушка благонадежна, он рекомендовал ее коменданту железнодорожной станции.
От восьми до пяти Катря сидит в приемной коменданта и стучит на большой черной “олимпии”. От восьми до пяти — приказы и распоряжения, отчеты и письма, развернутые сведения и объяснительные записки. И разговоры вокруг. Факты, факты и факты… Море фактов, из которых следует отобрать и запомнить самые важные. Вначале Катруся растерялась. Печатание на немецком языке поглощало почти все внимание, а Заремба предупредил, что иная случайно услышанная фраза порою стоит нескольких донесений о прохождении эшелонов через узловую станцию.
Опыт приобретается со временем, и Катруся уже через три недели научилась отличать важные документы от тех, которые не имели особого значения. Всегда занятая и педантично аккуратная, она скоро завоевала полное доверие коменданта майора Шумахера. Он поручал Катре регулировать поток посетителей, направляя второстепенных к другим офицерам комендатуры. Это сразу открыло перед девушкой новые возможности.
— Господина лейтенанта интересуют паровозы для эшелонов с углем? Этим вопросом занимается гауптман Вендт. Пожалуйста, обратитесь к нему, кабинет номер три… Вы, господин майор, из девяносто третьей дивизии? Комендант примет вас немедленно. И вас, господин гауптман… А вы, господин обер-лейтенант, пожалуйста, немного подождите.
Довольно часто Катруся встречалась с “суженым”. Это, конечно, не могло никого удивлять. Они отправлялись в варьете или ресторан, и никто не мог подумать, что девушка, с таким обожанием глядящая на своего жениха, шепчет деловым тоном:
— Девяносто третью стрелковую дивизию перебросили из Бреста под Киев. Дальше — три эшелона танков. Станция назначения — Днепропетровск.
А на другой день от шести до семи:
“Тире, две точки… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК… ДКК 93458… 35472… 83925… 13679… 42367…” Шифровальщики переводят: “Из Бреста под Киев переброшена девяносто третья стрелковая дивизия…”
Выходили в эфир регулярно через день–два. От старой, громоздкой системы передачи информации пришлось отказаться: пока бумажка с зашифрованными данными попадала в партизанский отряд, проходило несколько дней, отчего часто пропадало главное качество сообщений Катруси — оперативность. Кроме того, в последнее время Дорошенко приходилось часто менять расположение отряда, что усложняло работу связных и вносило дополнительные трудности. Петро предложил перебросить радиста в город. Так Федько Галкин стал водителем черного “мерседеса” шефа фирмы. А от шести до семи он выстукивал:
“Тире, две точки… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК…”
Катря сидела на скамейке в парке. Лето подходило к концу, и пожелтелые листья каштанов начали опадать. Глаза ласкали лишь могучие зеленые кроны кленов и роскошные темно-красные георгины, несколько кустов которых посадили весной чьи-то добрые руки. Эта единственная клумба на весь захламленный и запущенный парк притягивала сюда стариков, которые могли позволить себе роскошь дышать свежим воздухом. Молодежь не рисковала появляться в парках: часто бывали облавы, парней и девушек эшелонами увозили в Германию.
Катруся имела надежные документы и не боялась облав. Она любила эту скамейку, на которой сиживала, еще когда была студенткой. Почему-то здесь быстро запоминались латинские термины и симптомы разных болезней. Сюда же, еще будучи гимназисткой, она пришла на первое свидание с Семеном Войтюком — юношей, которого очаровали ее глаза и каштановая коса с пышным розовым бантом. Он угощал Катрусю конфетами, а потом осмелился поцеловать в щеку — это так горько обидело девушку, что она заплакала; после этого, завидев Войтюка, переходила на другую сторону улицы…
Катря подставила лицо лучам солнца и мечтательно зажмурила глаза. Думала, что, если бы Петро вот так же несмело поцеловал ее?.. Должно быть, тоже заплакала бы, но не от обиды и смущения…
— Почему такая красивая фрейлейн тоскует в одиночестве? — услышала резкий голос. — Если фрейлейн скучает, мы готовы составить ей компанию!
Раскрыла глаза. Наглые взгляды из-под надвинутых на лоб офицерских фуражек. Два лейтенанта. Нализались и ищут приключений.
— Пойдем с нами, крошка, — сказал один из них — с длинным носом и бесцветным, туповатым лицом. — Может, у тебя есть такая же красивая подруга? Поужинаем, потанцуем…