Ювенальная полиция
Шрифт:
От волнения кидало то в жар, то в холод. В ушах постукивало, коленки предательски подкашивались. Мишка, отслужив в суровых войсках, прошел серьезную подготовку: много стрелял, бегал, дрался в рукопашной, но это все было не по-настоящему! Учебные стрельбы, ночные марш-броски, показуха для толпы «лампасников» из Москвы, а вот реального боевого опыта ноль. Их обкатывали танками, стреляли поверх голов на полигоне из «Корда»[7], гоняли через горящие развалины, укрепляя дух будущих защитников правительства[8]. В этом грязном подъезде Серых понял одну простую истину: не так страшно лежать под пулеметными очередями на учениях, как ужасно ждать одного настоящего выстрела из охотничьего
Рядом пристроился Колька Изместьев с таким же MP-5 наизготовку, лейтенант, уже ветеран группы. Истинный Ариец, как его называл иногда Петрович, пребывая в добром расположении духа. Действительно, ярко выраженная плакатная внешность героя Третьего рейха: атлетически сложен, коротко стрижен, блондин, бездонные голубые глаза. Но вот мерещилась иногда Мишке в этих глазах какая-то... какое-то... ну не мог он точно сформулировать, что мелькало в глазах ветерана ЮП, но это ему капитально не нравилось. То ли брезгливость к окружающим, то ли высокомерие — что-то безотчетно неприятное. А еще все дружно отмечали, что Изместьев наслаждался своей работой. Не гордился, не восхищался, а именно наслаждался. Закрадывалась преступная мысль, что лейтенант испытывает удовольствие от самого процесса лишения непутевых, по мнению закона, родителей права воспитывать и видеть своих детей. Михаил гнал от себя эту мысль, но один раз не выдержал и поделился сомнениями с командиром отряда на одном из «корпоративов». Майор Сеглов выслушал страстный монолог пьяненького прапорщика, покивал головой и пообещал присмотреться. На следующий день Изместьев поймал Михаила на выходе из спортзала, где тот выгонял последствия вчерашнего праздника тренажерами, и предложил поговорить. Понуро Серых шел за лейтенантом в комнату теоретической подготовки. Николай уселся прямо на стол и стал вещать. Рубленные плакатно-агитационные фразы сыпались на похмельную голову несчастного Михаила:
— Соплякам здесь не место!
— Лишать всякую пьянь родительских прав без колебаний!
— Нищие не могут воспитать достойных членов общества!
— Дети, воспитанные государством — залог процветания нации!
И так далее, и тому подобное. Мишка краснел, бледнел, порывался перебить, но попытки резко пресекались порывистым движением руки оратора. Заткнись, мол, и внимай истине. Серых почему-то вспомнил старую кинохронику времен нацистской Германии — программная речь Гитлера на партийном съезде. То ли прозвищем Истинный Ариец навеяло, то ли стиль выступления подталкивал к такой ассоциации. Изместьев закончил монолог угрозой:
— Еще будешь стучать Петровичу — вылетишь из отряда. У нас так не принято. Подумай над моими словами.
Из происшествия прапорщик вынес обиду на майора Сеглова. Зачем командир передал разговор Изместьеву?
Произошло это два года назад. Эмоции стерлись, Мишка стал осторожнее в разговорах, воздерживаясь от категоричных суждений. Больше столкновений с Изместьевым не было, разговор позабылся, они даже перешли в некое подобие приятельских отношений.
И вот сейчас Серых плечом к плечу стоял с Колькой и держал под прицелом дверь. Пискнул коммуникатор и голосом Петровича сообщил:
— Мужики, вы там осторожнее. Только что из военкомата отзвонились. Пенсионер-то наш не простым пехотным сапогом оказался. Десантный майор в отставке. Больной, как говорят, на всю голову.
— А кто говорит? — уточнил Михаил.
— Военкоматовские. Достал он их. То пенсию ему неправильно посчитали, то какие-то заслуги забыли.
— У-у-у, — осуждающе загудела группа на общем канале связи, демонстрируя дружное пренебрежение к мнению тыловых крыс, коими повсеместно считали
— Нашли, кого слушать, командир, — выразил общее мнение Колька Изместьев, считавшийся одним из признанных лидеров отряда.
И вот прогремел третий удар. Стена дрогнула и поддалась. Будь дом панельным, такой фокус не удался бы, а вот старенький силикатный кирпич не выдержал натиска. Вся металлическая рама вместе с дверью рухнула внутрь квартиры.
— Столько дурной энергии да в мирных целях бы, — мелькнуло у Серых, но он не позволил себе отвлечься, а, сузив глаза, пытался что-либо различить в клубах поднявшейся пыли.
В квартире мелькнул силуэт, над ухом стукнула короткая очередь Изместьева.
— Как же он так быстро среагировал? — удивился Михаил. — Или увидел что-то? Я-то еще и не понял, кого вижу, а Колян уже приложил.
— Входим! — рявкнуло по общему каналу.
Пыль оседала на стены, на старенький линолеум на тело пожилого мужчины в древнем армейском бушлате. Мишка такие в армейке уже не встречал. «Песчанка», «афганка» — как-то так их называли ветераны российской армии. Оружия рядом с телом не было...
Группа веером растеклась по двухкомнатной хрущевке, Серых снял шлем, что категорически запрещалось до официального конца операции, и склонился над трупом. Ха, а дедушка-то живой. Не смотря на изодранный пулями бушлат, бывший майор ВДВ еще дышал. Сложно назвать свистящий хрип дыханием, но все-таки шанс оставался.
— Врача позовите! — крикнул в подъезд Михаил.
Посторонний шум привлек внимание прапорщика. Тихий-тихий, похожий на писк, звук прорывался через буйство тотального обыска квартиры. Пытаясь определить источник, Мишка привстал и закрутил головой. Ага, звук шел из маленького плательного шкафа, чудом втиснутого в прихожую. Взяв MP-5 наизготовку, Серых локтем толкнул Петю Гаврилова, проходившего мимо, мол, открой дверцу. Тот, не колеблясь, распахнул ее до хруста. Внизу, скукожившись под висящим пальто, сидела маленькая девочка в рыжей застиранной футболке и розовых в горошек шортах. Огромные глаза испуганно смотрели прямо в ствол Мишкиного автомата. Ойкнув, прапорщик рывком опустил оружие. Малышка моргнула, сжалась еще больше, но вдруг она увидела тело в бушлате.
— Де-да-а! — истошный детский визг резанул по ушам взрослых, заставляя вздрогнуть.
Змейкой девочка скользнула между Серых и Гавриловым к самому дорогому на свете существу. Не обращая внимания на пыль и кровь, уже проступившую на бушлате, прижалась и дико завыла. Из комнат и кухни в коридор спешно вернулись остальные бойцы группы захвата. Взрослые стояли, сняв шлемы, вокруг маленького детского тельца, распластавшегося в истерике, и не знали что делать. Их этому не учили.
— Ладно, Оля, кончай убиваться, — почти весело произнес Изместьев, шагнув вперед и тронув девочку за плечо. — Все будет хорошо.
Мишка и так-то не знал, как себя вести, а от этих бодрых слов совсем оторопел.
Девочка каким-то животным движением извернулась и вцепилась зубами в тонкую тактическую перчатку на своем плече. Лейтенант вскрикнул от неожиданности и отпрянул, отдернув руку. Маленькая Олечка снова прильнула к деду и завыла на той же протяжной тоскливой ноте.
— Ах ты тварь! — взревел Изместьев, наклоняясь и занося руку для удара.
Тяжелый Коркоран[9] смачно впечатался в бок, защищенный бронежилетом. Удар Серых отбросил лейтенанта от девочки. От внезапной атаки Николай потерял равновесие и стал падать набок. Выучка не подвела — падение превратилось в мягкий перекат через плечо, затем Изместьев пружинисто вскочил на ноги и наставил автомат на прапорщика: