Южный комфорт
Шрифт:
Твердохлеб пытался убегать от доловцев хотя бы по вечерам, запирался в своей комнате, читал, смотрел телевизор. Утешительного было мало. Международные обозреватели ежедневно сообщали, как обостряется обстановка в Ливане, в Никарагуа и Сальвадоре. Куда уже было дальше обостряться! Подсчитывали, сколько еще ассигновано на бомбы и ракеты в обеих Америках, в НАТО, в Японии. Рассказывали, какие бомбы и супербомбы вылеживаются, как груши, в военных арсеналах. Когда-то бомбы бросали в царя, теперь президенты замахиваются на весь мир. Вот так домахаются, доиграются - и разорвется, грохнет, лопнет мировое пространство от мегатонного ужаса -
О, если бы люди прокляли уже сегодня, а не утопали в пустяках и суете!
Однажды ночью Твердохлеба разбудил Хвостик. Было уже далеко за полночь, но он, видно, еще не ложился, не сбрасывал свой полуженский костюм, излучал решительность и бодрость.
– Я бы вас не будил, но Корифей сказал, что тут нужен юрист, - объяснил он.
– Зачем вам юрист в три часа ночи? Что-то случилось?
– Приехал Племянник и привез ключ.
– Какой ключ?
– Разве вам еще не говорили?
– Ничего не слышал.
– А я думал, вам говорили.
– По-моему, вы морочите мне голову!
– рассердился Твердохлеб.
– Вы все-таки одевайтесь, потому что там все ждут, - не отступал Хвостик.
– Я же сказал, не морочьте голову.
– И Корифей, - тоскливо продолжал Хвостик.
– Он тоже ждет вас. Сказал: без вас не начинать. Мы это готовили уже давно. Не было ключа. В прошлом году Племянник пообещал сделать и вот привез.
– Так к чему все-таки ключ?
– убедившись, что Хвостик не отстанет, спросил Твердохлеб. Он медленно одевался, еще не решил, пойдет или нет, но уже знал, что заснуть до утра не удастся. Так не все ли равно - где быть, куда идти?
– Тут есть одна дверь, - торопливо объяснял Хвостик.
– Никогда не открывается, никто не знает, куда ведет, что за дверь. А где она? Неподалеку от Корифеевого "люкса". Раньше как-то никто ее не замечал, может, ее и не было, а этот Шулик покрасил, поставил бронзовую ручку, но не открывает. Кажется, он ее и поставил, хотя мы и прозевали, когда именно.
– Спросите директора!
– Так он вам и скажет! Кто его сюда поставил! Президентик! Чью волю он здесь вершит? Ясно чью. Побудет два года - мы его сковырнем. Это он знает, Президентик тоже знает. Здесь для них пересадка. Так они нас послушают? С самим Корифеем как? Будьте любезны, будьте любезны, а делают свое. Мы и надумали: открыть, увидеть и изобличить, да так, чтоб аж загремело! Мы и сами могли бы, но Корифей велел, чтобы и представителя правосудия...
– Я здесь не по службе. И вообще ломать дверь противозаконно.
– А мы не ломаем - отпираем.
– И отпирать без санкции прокурора незаконно.
– Это когда в чужое помещение. А мы в своем доме! Это собственность ДОЛ, а мы все - члены президиума ДОЛ.
– Тогда зачем я?
– Ну, как наш друг. Да и просто: разве вам не интересно?
– Как можно интересоваться тем, о чем никогда не слышал?
– А теперь услышали от меня, и я вас забираю, забираю, забираю!..
Хвостик схватил Твердохлеба под руку, поволок за собой, хоть тот и упирался.
Около таинственных дверей собралась вся компания. Не было, правда, Корифея, который должен был бы объединять своих оруженосцев, но его место занял не знакомый Твердохлебу молодой человек, нечто джинсово-высокое, гибкое, самоуверенное.
– Это наш Племянник, - прошептал Хвостик, а ко всем другим громче: - Мы здесь, можем начинать.
– Привели прокурорчика?
– небрежно взглянул на Твердохлеба Племянник. Красивенько. Начали и закончили! Прошу!
Он клацнул ключом, лязгнул замком, дверь легко открылась, все подались вперед и тут же отпрянули назад. Потому что за дверью не открылись никакие ловушки, никакие тайны, ничего коварного, - просто маленькая комнатка, в которой был смонтирован, судя по широким решетчатым дверям, грузовой лифт для хозяйственных нужд.
После первой оторопи все ринулись к лифту. Кто-то открыл дверь, прыгнул в кабину, за ним двинулись другие. Твердохлеба втянули с собой как представителя закона. Закрыли дверь, нажали на кнопку, кабина поехала вниз. Ползла медленно, с грохотом и шипением, ехала так долго, что всех охватила паника. Регулировать движение нечем, только лишь две кнопки - вверх, вниз, кабина не остановилась ни на втором, ни на первом этаже, провалилась в неведомые глубины, когда же лифт остановился и они открыли дверь, то увидели, что это склад белья.
Кто-то в сердцах плюнул, кто-то выругался, кто-то многозначительно откашлялся, только Пиетет не поддался общему разочарованию, походил, потрогал накрахмаленные простыни и пододеяльники, затем остреньким, как печенежская сабля, шепотком предложил:
– Ну-ка, еще разок наверх, а там подумаем как следует!
Неуклюжий ковчег прогромыхал на третий этаж, там они сбились на тесной площадке перед лифтом, и Пиетет выложил то, что созрело в нем, наверное, еще внизу:
– Вы думаете, это для белья? Такая огромадина? Они ждут, чтобы умер наш великий Корифей и чтобы свезти его тело вниз этим грязным лифтом, который для этой цели они и построили! Вы теперь понимаете, какой позор и сам Президентик, и его ставленник Шулик? Я предлагаю составить протест и обратиться к общественности и к самым высоким... Мы не можем этого так...
– Вря! Вря! Вря!
– поиграл бесстыдными румянцами Сателлит.
– В этом что-то есть, - сказал Метрик.
– Я даже начинаю тут... Какой-то живописный эффект...
– Грандиозно!
– тихо закричал Сантиметрик.
– Это ложится в "Полотно пребывания"! Что мы делаем? Объясняю. Мы изображаем этот лифт. Реалистически-натуралистически. Такой, как он есть, - разинутый и ненасытный. Кто лифтер? Вы уже угадали - наш Корифей. Неотвратимый, как Харон, мудрый, как Хирон. Что в лифте? То, что ОНИ запроектировали: гроб, а в гробу директор Шулик!
– Президентик!
– выскочил вперед Хвостик.
– Президентика в гроб, а Шулик пусть его поддерживает или подталкивает!
– Вря! Вря! Вря!
– надул щеки Сателлит.
Твердохлеб решил, что с него достаточно. Теперь здесь до утра будет продолжаться соревнование в изобретательности раболепства, и никто не заметит его исчезновения.
Что же выходит: пока он боролся за справедливость, пока миллионы людей выращивали хлеб, добывали руду и уголь, строили и созидали, где-то на окраинах жизни игралась комедия суетности и никчемности.