Южный поход
Шрифт:
— Ну как, трудяги, давно спали?
Сначала конвоиры молчали и я решил, что они не ответят, потом кто-то сказал:
— В прошлом году.
— О, так это совсем недавно, — заметил солдат. — Я уж совсем забыл, что это такое.
Снова помолчали, затем другой конвоир ответил:
— У тебя же на щеке полоса от подушки.
Солдат громко почесал щетину и сказал:
— Это меня блоха укусила.
Я почесал руку и понял, что ночью клопы тоже попили мою кровушку. А еще я заметил, что дверцы кареты не заперты, причем с обеих сторон.
— Долго он еще будет медлить? —
— Сейчас выйдет. Документы оформить — это тебе не в кабак сходить, — ответил второй.
Я понял, что они имеют ввиду писаря, который должен принести мои вещи и бумаги на арест. Мне совсем не хотелось посещать заведение под неприветливым названием «Секретный дом» и поэтому я потихоньку открыл дверцу и вылез наружу с противоположной стороны кареты.
Из дома как раз вышел Гришка и отдал конвоирам бумаги. Они отвлеклись, вдобавок мимо проехала еще одна карета и шум копыт лошадей заглушил мои шаги.
Я торопливо отошел к другой стороне улицы. Воровато оглянулся назад и увидел, что писарь все еще беседует с конвоирами, а солдат зевает. Кучер и вовсе дремал, свесив голову на грудь.
Я нырнул в ближайший переулок, но не успел пройти и десятка шагов, как позади послышались крики. Обнаружили, стало быть, мою пропажу. Я бросился бежать, стуча каблуками туфель по земле.
Свернул пару раз на махонькие улочки и неожиданно вынырнул к Крюкову каналу. Несмотря на ранний час, здесь уже мельтешили прохожие, а дворники убирали мусор. Вдали на перекрестке стояла полосатая будка. Где-то на другой улице слышались крики и свистки. Погоня, как говорится, следовала по пятам.
Я остановился, озираясь и чувствуя себя загнанной крысой. Куда теперь прятаться?
Стукнул ставень окна и шустрый старческий говорок вполголоса выкрикнул:
— Эй, страннолюдень! Слышишь, тебе говорю!
Я поднял голову и увидел выглядывающего из окна старичка. Его лицо показалось мне смутно знакомым.
— Ведаешь ли ты искусством стихосложения, мил человек? — странно спросил старичок. — Знаешь ли поэтику?
В отчаянной надежде спастись от погони я кивнул и сказал:
— Я знаю самые замечательные стихи на свете, — и тут же начал декламировать первое, что пришло в голову: — Я к вам пишу — чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле, меня презреньем наказать.
Лицо старичка удивленно исказилось, а затем он широко заулыбался. Он махнул мне рукой и повелел:
— Ну-ка, стремглав лети к нам. Я сейчас покажу Мите, что такое настоящая поэзия.
И скрылся в окне, будто и не было его.
Мои преследователи уже выбежали к каналу. Я открыл дверь и вошел в дом, благополучно уйдя от погони. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я ломал голову, гадая, где мог видеть этого удивительного старичка.
Глава 4. Явление героя
Дом, куда я попал, оказался большим и богатым. Не сравнить, конечно, с Таврическим дворцом Потемкина, где по приказу Павла, кстати, разместили казарму, но и не лачуга мелкого чиновника.
Лестница, по которой я поднялся, была широкой и покрытой роскошными коврами.
Окна прикрыли шторами. На площадке были две двери и некоторое время я постоял, пытаясь сориентироваться, в какую из них идти. Из-за двери слева послышался нетерпеливый крик:
— Ну где ж ты там, господин стихосложитель? Иди сюда, изнемогаю от нетерпения!
Я поспешил на зов, не смея и надеяться, что попал по адресу. Если это тот, о ком я думал, счастью моему не будет предела. Кроме того, я уже примерно разобрался, в какую эпоху попал. Это наверняка 1800 год, когда старичок, что позвал меня сюда, только вернулся из Швейцарии и сразу попал под опалу императора.
Краснолицый служитель продолжал безмятежно спать, клюя носом. Я открыл большую дверь и вошел в светлую просторную комнату. Окна распахнуты настежь, с улицы дул свежий ветер с примесью моря и до сих пор доносились свистки городовых.
У одного из окон стоял стул, а на нем сидел тот самый маленький старичок с морщинистым лицом и умными живыми глазами. Тонкие черты лица его чем-то напоминали большого проказливого ребенка. На нем был надет камзол на голое тело, на одной ноге — туфля, на другой — сапог.
— Помилуй бог, голубчик, да ты гений виршей и рифмы, — быстро сказал он и махнул, подзывая к себе. — Ну-ка, помоги встать, будем с тобой чай пить, а ты мне таинство стихосложения поведаешь.
Только теперь, подойдя ближе, я заметил, что ноги его сильно опухли. Старичок едва мог ходить. Я помог ему встать и он оперся о мое плечо. Любитель поэзии был настолько легок и невесом, что я невольно вздрогнул от его прикосновения, потому что помнил, что вскоре он должен умереть от болезни.
— Как тебя величать? — спросил старичок. — Позволь обращаться к тебе «Ваше величество», ибо поэты в моих глазах равны царям и античным богам.
— Александр Васильевич, меня зовут Виктор, — ответил я, так как встретился, конечно же, с великим полководцем Суворовым или русским Марсом, как его иногда называли. — Можно просто Витя.
Опираясь на меня, военачальник доковылял до огромной постели, стоявшей в углу комнаты. Я уложил его и Суворов, прикрыв глаза, попросил:
— Прочитай стихи свои, Витя.
Я смущенно кашлянул в кулак.
— Это не мои стихи. Это другой поэт написал, — я хотел добавить, что он родился только в прошлом году и сейчас еще лежал в колыбели, слушая песни Арины Родионовны, но вовремя опомнился. — Я помню только часть стихов.
— Ну так давай, не медли! — закричал Суворов, открыв глаза и неистово глянув на меня. — Эдак мы до зимы проваландаемся. Я от мадригалов и элегий Мити еще больше хвораю, чем от ран!
Вот уж не думал, что когда-нибудь я буду стоять перед ложем Суворова и читать ему стихи Пушкина. За окном поднималось солнце девятнадцатого века, по набережной канала на каретах катались важные господа и дамы, а я стоял и декламировал с поднятыми руками. как заправский отличник перед учителем. Впрочем, всего «Евгения Онегина» я не помнил, поэтому прочитал только «письмо Татьяны».