Южный поход
Шрифт:
— Мы не обсуждаем с посторонними методы лечения, — сухо сказал Векард. — И стараемся не давать никаких прогнозов на выздоровление. В каждом случае все происходит по-разному.
— В этом случае не будет никаких выздоровлений, — жестко сказал я. — Суворов умрет от гангрены и воспаления ран. И вы отлично об этом знаете.
— Это ваша точка зрения, милостивый государь, — ответил Векард. — Вы вольны рассуждать, как вам заблагорассудится. Мы же, лечащие врачи, не имеем права ни обнадеживать, ни печалить больного.
Хлопнула дверь, из комнаты Суворова
— Чего с ним церемониться? — спросил он, подходя к нам. — Вы понимаете, что вы там наговорили, сударь?
— Он прекрасно все понимает, — ответил Векард за меня. — И знает даже больше, чем мы, будто прибыл из будущего.
— Тогда пусть тащиться обратно и не мешает нам лечить пациента своими унылыми и дурацкими рассуждениями, — продолжал злиться Гениш, пристально глядя на меня. — Если на то пошло, самый тяжелый кризис в состоянии Александра Васильевича возник после того, как он снова попал в немилость у царя. Если вы такой всезнайка, идите к его императорскому величеству и попросите его простить князя. Может, тогда Александр Васильевич воспрянет духом и справится с болезнью?
— Я подумаю о вашем предложении, — ответил я.
Доктора холодно откланялись и зашли в комнату попрощаться с Суворовым. Затем вышли и уехали, так и не договорившись о методах лечения.
Хвостов уехал по делам, его супруга, племянница полководца, тоже отправилась нанести визит знакомым. Прохор сообщил, что Суворов заснул, но настоятельно просил меня остаться. Ему надо было о чем-то поговорить со мной.
Идти мне было некуда и я, естественно, остался. Спустился на первый этаж, пообедал и прилег отдохнуть на кушетке. Интересно, что случилось с моим креслом, так и стоит посреди улицы? Нет, скорее всего, уже приделали ноги и утащили.
Чем больше я находился в прошлом, тем больше убеждался, что все это не виртуальная симуляция, а настоящая реальность. По большому счету, я всегда верил в экстрасенсов, инопланетян и путешествия во времени, поэтому не исключал возможность попадания в прошлое. Правда, я полагал, что это происходит немного другим способом, вроде того, что ты заходишь в капсулу времени, набираешь дату, куда хочешь попасть и вокруг сверкают ослепительные вспышки. Потом я вспомнил, что случайно набрал дату «1800» на Э-приборе, когда передавал Кеше. Значит, догадался я, поэтому я и очутился в 1800-м году.
Я сидел и гадал, действительно ли Э-прибор перенес меня в прошлое, когда зашел Прохор и сообщил:
— Их сиятство зовут-ж. У вас есть время для беседы?
— У меня полно времени, еще целых два столетия, — рассеянно ответил я и последовал за камердинером.
Суворов лежал на своей постели и я снова поразился мертвенной бледности его лица и отметил, как обострились скулы. Полководец открыл глаза и указал мне на кресло возле кровати. Я сел и Суворов тихо попросил:
— Прочитай еще стихи, Витя. Единственная у меня осталась отрада для души, так это поэзия. Видишь, никто не заходит ко мне. Позабыли все старика, боятся гнева монаршего.
— Александр Васильевич, — сказал я, волнуясь. — Вы должны знать, что останетесь в веках и ваше имя будет почитаться потомками. В вашу честь учредят орден и будут выдавать его за боевые заслуги перед отечеством. Ваши славные победы будут вдохновлять будущие поколения на воинские подвиги.
Суворов чуть улыбнулся. Как и любому человеку, ему было приятно слышать, что он оставил свой след в истории.
— Что значит немилость императора, которому к тому же осталось немного жить, перед вашей грядущей славой в веках? — продолжил я, не заметив, что сболтнул лишнего.
Суворов нахмурился и перебил меня:
— Что значит: «осталось немного жить»? Ты о чем это?
— Это я так, к слову пришлось, — попытался я дать задний ход, но не тут-то было.
— Слушай, Витя, ты странный парень, — сказал Суворов. — Явился не вестимо откуда, в немыслимых одежах, делаешь подозрительные оговорки. Это не тебя Тайная экспедиция потеряла, весь день ищет?
Я опустил голову и подумал, что не будет ничего страшного, если я признаюсь князю о своей истинной натуре. Все равно, он через месяц покинет этот мир, ничего от моей откровенности не изменится.
— Ваше сиятельство, — сказал я. — Сейчас я вам расскажу стихи, которые написал очень талантливый поэт. Это стихи о том, что произойдет в недавнем будущем.
— Да, гениальные поэты всегда немножко пророки, — согласился Суворов. — Давай, читай.
Я с полминуты вспоминал слова и начал читать:
— Скажи-ка, дядя, ведь недаром,
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Полководец с самых первых строк слушал меня, нахмурив брови. Лицо его становилось все угрюмей. Он не дослушал до конца и выпрямившись на постели, закричал:
— Помилуй бог, да ты бредишь, голубчик! Что значит: «Не будь на то господня воля, не отдали б Москвы»! Француз у наших ворот, как Аннибал у стен Рима? Да слыхано ли такое во всем белом свете?
— Александр Васильевич, извините, — ответил я. — Но эти стихи написаны в 1837 году поэтом Лермонтовым. Он родился в 1814 году, через два года после Отечественной войны с Наполеоном, вторгшимся в Россию и захватившим Москву.
— Да у тебя горячка, мой милый! — воскликнул Суворов, вглядываясь в мое лицо. — Я же говорю, ты бредишь. Вот уж где истинный больной.
Я покачал головой.
— Нет, Александр Васильевич. По странному стечению обстоятельств я прибыл сюда из будущего, из двадцать первого века. Я учитель истории и прекрасно знаю все, что произойдет после вашей смерти в мае этого года. Если хотите, могу рассказать.
Известие о своей смерти Суворов встретил мужественно. Впрочем, возможно, что он не поверил мне до конца и считал сумасшедшим.
— Моей смерти? — переспросил он. — Так скоро? Слушай, если ты все выдумываешь, то очень складно. Расскажи мне все свои сказки, я с удовольствием тебя послушаю. То, что Бонапарт когда-нибудь придет к нам, я и не сомневался, слишком уж силен мальчик. Но отдать ему Москву! Как можно допустить такое! А Петербург?