За чертой
Шрифт:
Смотритель церкви откинулся в кресле, посмотрел на мальчика и улыбнулся.
— Не пойми меня превратно, — сказал он. — События, происходящие в мире, своей, отдельной от этого мира жизни не имеют. Однако и сам мир лежит вне временных, земных оценок. У него нет оснований одни начинания предпочитать другим. Передвижение армий и перемещение песков в пустыне — одно и то же. Одно не предпочтительнее другого,понимаешь? Да и откуда взяться предпочтению? Чья точка зрения должна быть главной?
Этот человек не перестал верить в Бога. И ни к какой особой, современной вере тоже не склонился. Есть Господь, и есть этот мир. Он понимал, что мир забудет его, а Господь — нет. Притом что это было бы тем единственным, чего он желал больше всего.
Ясно как день, что только скорбь может сообщить человеку
И вот он уже пенсионер, живет в Мехико. Друзей не имеет. Днем сидит в парке. Где вся земля под ногами удобрена кровью предшественников. Смотрит на прохожих. С некоторых пор он убежден, что решительная целеустремленность, которою, как им представляется, наделены их движения, в действительности может служить лишь для описания и обличения их самих. Он верит, что их движения — это лишь наметка для более крупных, групповых движений, хореография которых ни нам, ни им неведома, а те — для еще более крупных… Но я бы не сказал, что в такого рода домыслах он находит утешение. Мир ускользает, и он это видит. Всё вокруг него — одна чудовищная пустота, где нет даже эха. Вот тогда-то он и начал молиться. Без какого бы то ни было повода или мотива. Но, с другой стороны, какой к этому может быть повод? Бога что, можно умаслить, уговорить?Что-то у Него выпросить или убедить логически? И какие жертвы ни приноси, разве не из Его руки полученное мы возвращаем Ему,{42}так неужто мы порадуем Его больше, если что-то будем делать иначе? Разве можем мы Его удивить? В своем сердце этот человек уже начал замышлять против Господа, но сам этого еще не знал. Не знал, пока не начал видеть Его во снах.
Кому может сниться Бог? А ему вот снился. В его снах Господь был очень занят. Когда обращались к Нему, не отвечал. Взывали — не слышал. Тот человек видел воочию, как Он сидит, склонившись к работе. Как сквозь стекло. Сидит один в сиянии Собственного присутствия. Сплетает нити этого мира. В Его дланях мир проистекает из ничего и в Его же дланях вновь в ничто исчезает. Нескончаемо. Непрестанно. Ну так вот. Стало быть, вот тебе Бог, изучай. Бог, вроде бы рабски преданный самим же на себя возложеннойзадаче. И имеющий бесконечную способность подчинять все какой-то неисповедимой цели. Даже сам хаос вовлечен в это хитросплетение. И где-то в бесконечном узоре мира— мира зарождающегося и мира уничтожаемого — кроется нить, которая есть он, и он просыпался в слезах.
В один прекрасный день он встал, сложил пожитки в свой старый саквояж курьера, который у него все эти годы пылился под кроватью, и в последний раз сошел по лестнице. Под мышкой нес Библию. Как самозваный пастор какой-то мелкой иностранной секты. И через три дня он уже в Каборке — да будет вечной память о подвиге ее жителей. Стоит там у реки, щурясь на солнце, светящее сквозь пробитый поперечный неф церквиLa Pur?sima Concepci?n de Nuestra se?ora de Caborca,[224]остатки купола которой будто плавают, переливаясь в токах чистейшего пустынного воздуха. Ну вот…
Хозяин медленно покачал головой. Движением руки будто смел со стола все вылепленные из воздуха формы и принялся сворачивать следующую самокрутку. Очень вдумчиво. Как будто ее изготовление было для него секретом. Поднялся, подошел к печке и прикурил самокрутку от той же почернелой лучины; проверил, как горит в печи огонь, захлопнул дверцу и, вернувшись к столу, сел как и прежде.
— Вы, может быть, знаете город Каборку. Там очень красивая церковь. Но с годами разливы реки все больше ее разрушают. Уже нет алтарной части и двух колоколен. Разрушена задняя часть апсиды и почти все южное крыло поперечного нефа… То, что от нее осталось, стоит, если можно так выразиться, на трех ногах. Купол висит в воздухе, как привидение,
Вот туда-то он и пришел. Не исключено, что сам даже и вопросом не задавался о том, что привело его в это место. И тем не менее это было именно то, что он искал. Под этой погибельной крышей он устроил себе ложе, развел огонь и приготовился подвергнуться тому, от чего прежде бывал избавлен. Как бы оно ни называлось. Именно здесь, средируин той церкви, из пыли и обломков которой он был извлечен семьдесят лет назад и послан в жизнь. В такую, уж какая ни на есть. В такую, какой она стала. В такую, какой она и должна была стать…
Он неторопливо затянулся самокруткой. Внимательно рассмотрел поднимающийся дымок. Так, словно в его медленных извивах просматриваются контуры той истории, о которой он говорит. Которая то ли сон, то ли воспоминание, то ли и впрямь краеугольный камень. Он стряхнул пепел в плошку.
— Туда пришли местные жители, встали в сторонке. На точно выверенном расстоянии. Им было интересно посмотреть, что Господь сделает с этим типом. Ведь он, наверное, сумасшедший! А вдруг святой? Он на них внимания не обращал. Ходил там от стены к стене, уставясь в Библию и бормоча; иногда перелистывал страницы. На нависающем над ним своде виднелись фрески, изображающие как раз те самые события, о которых он раздумывал. К западной стенке свода цеплялись глиняные гнездаgolondri?as,[225]прилепленные прямо к облачениям святых. Время от времени он приостанавливал хождение, вздымал книгу вверх, тыкал в страницу пальцем и разражался пространной филиппикой, адресованной Богу. То есть таким его увидели люди. Старым отшельником. Человеком из ниоткуда. Некоторые стали говорить, что между ними появился блаженный, другие — что безумец, а третьи чувствовали себя оскорбленными — они никогда не слышали, чтобы к Всевышнему обращались в таких выражениях. Виданное ли дело — так мордовать Бога в Его же собственном доме!
На первый взгляд казалось, что ему — этому типу — нужно от Бога как-то отделиться. Ну то есть вот тут мояcolindancia,[226]а вот тут Создателя. Определить границы и провести межи. И чтобы эти линии были четко обозначены и соблюдались. Кто б мог подумать, что такой образ мыслей возможен! Ведь все границы в этом мире только в руце Божией. Как можно с ним торговаться? И чем потом оплачивать сделку?
Послали за священником. Священник пришел, поговорил с ним. Надо сказать, что священник стоял при этом вне церкви. А этот — единственный из прихожан — внутри. В тени погибельного свода. Священник поговорил с заблудшим о природе Бога, о духе и о воле, о добродетели и милосердии и их значении в жизни каждого, а этот тип слушал его, иногда кивал (когда священник достигал высот красноречия), а едва тот умолк, старик воздел книгу вверх, да как заорет на священника! Ты, дескать, ничего не знаешь! Так ему прямо и сказал. Ты ничего не знаешь. Каково?
Все взгляды сразу на священника. Ну, он ведь должен как-то парировать! А священник молча посмотрел на этого типа да и ушел прочь. Убежденность, с которой старик говорил, потрясла сердце священника, он взвесил слова старика и пришел в смущение, потому что, конечно же, в словах старика была истина. А если старик знает такое, то что же он должен знать еще?
На следующий день священник вернулся. И через день тоже. Вокруг собирались люди. Самые ученые в городке. Послушать, о чем говорят спорящие. Старик, который ходит туда-сюда под сенью свода. И священник снаружи. Старик, с пугающим проворством листающий Писание. Будто деньги считает. И священник, противоборствующий ему с позиции высоких канонических принципов, впрочем толкуемых весьма и весьма вольно. Если разобраться, так ведь оба еретики до мозга костей!..