За что?
Шрифт:
Ужас охватил меня.
— Как на Свирь? — закричала я, исполненная отчаяния, — а я-то как же? Ведь вы меня в Петербург обещали доставить к тетям!
— Мало что обещали! — ответила грубым голосом Катеринка. — Ну, да что с тобой разговаривать!.. Снимай сапоги и платье, и золото к тому же, и давай нам… Да поворачивайся же! Сейчас наши придут с работы… До них надо промеж собой поделиться, а то отнимут, чего доброго!
— А потом вы отпустите меня домой? — произнесла я прерывающимся от волнения голосом.
Действительно, куда же мне было деваться, как не домой обратно с повинной и смирением.
Катеринка молчала, полная цыганка тоже. Старуха же сосредоточенно глядела на огонь костра. Тогда худая, бледная, рябая цыганка, кормившая своего ребенка, проворчала сердито:
— Пусть убирается на все четыре стороны! Куда нам ее! И самим-то есть нечего! Вон дети-то, какие худые стали: Иванка совсем зачах, чем мы ее кормить станем?
— Хорошенькая девочка, жал! — проговорила старуха, одобрительно кивнув из-за костра.
— Мало что! Хорошеньких много. Мариула на что красавица, а дармоедка порядочная: ни погадать, ни заработать, как следует, не сумеет.
Я взглянула на Мариулу; она стояла в некотором отдалении и сердито хмурила свои черные брови.
Минуту длилось молчание. Потом неожиданно Катеринка подскочила ко мне, и вмиг и золотые часики, и моя летняя кофта очутились в ее руках. От толчка, полученного от молодой цыганки, я упала на землю. И в туже минуту обе мои щегольские желтые туфли очутились в ее руках.
— Не хотела добром отдать — отобрали силой, — произнесла она с грубым смехом.
— Ладно, не обижайся, красавица, — усмехнулась старая цыганка, — не прогневись — у нас и хлебушка, и одежда—все пополам. Хошь поужинать с нами, а?
Но я решительно отказалась от ужина, чувствуя себя окончательно оскорбленной произведенным надо мною насилием.
— Я домой хочу… Вы должны меня отвести домой, — проговорила я.
— Ночью-то? — произнесла старуха. — Нет, ночь проведешь в таборе, а на утро побужу тебя, барышня, и сама домой пойдешь! — проговорила старуха. — А пока ложись спать. Ступай в телегу. Проводи ее, Мариула!
— Пойдем! — коротко бросила та, и мы пошли мимо пылающего костра и толпы ребятишек к одной из телег, откуда слышалось хрюканье поросенка и кудахтанье курицы.
— На, укройся вот этим и спи! Завтра дам тебе свои сапоги и отведу до опушки, благо старухи тебя отпускают, — проговорила Мариула, помогая мне взобраться под холщевый навес, где лежали какие-то перины, валялись грязные одеяла и стояли деревянные ящики вроде сундуков. Тут же, в углу, в корзине, мирно восседала курица-наседка, а в противоположной от нее стороне отчаянно визжал связанный по всем четырем ногам поросенок.
Конечно, в обществе курицы и поросенка было бы очень трудно уснуть в другое время, но пережитые сегодня волнения и сильный озноб давали себя чувствовать.
Я была страшно утомлена и беспрекословно разрешила Мариуле укутать мое дрожащее тело какими-то грязными тряпками.
Мариула, да еще старуха, пожалуй, внушали мне здесь больше доверия, нежели все остальные.
— «Скорее бы наступило завтра, чтобы я могла уйти отсюда!» — шептала я с тоскою. — Не дай Бог остаться в этой грязной, нищенской обстановке, с грубыми, необразованными оборванцами, которые на первых же порах обманули и ограбили меня. Конечно, мне теперь очень тяжело жить у «солнышка». Но — кто знает? — может быть, скоро-скоро мне удастся уговорить его отдать меня снова моим добрым феям-тетям, добровольно отдать!..
Теперь я уже чувствовала острое раскаяние, что убежала из дома. Бедный мой «солнышко»! Что он должен будет испытать, вернувшись домой и не найдя меня? А Тандре? Она потеряет наверное, голову от страха. Вед она предобрая, в сущности, только смешная, ах, какая смешная! И нос у нее такой смешной, и ее привычка мыться простоквашей — смешная и сапоги с дырочками, прорезанными на костях… А в сущности она любит меня… Единственное еще лицо, пожалуй, которое не пожалеет о моем исчезновении, это «она», мачеха, но зато папа…
Ах, чтобы я дала теперь, чтобы очутиться на моей свежей, чистенькой постели, где нет кур и поросят по соседству и такого дурного, кисло-прелого запаха, который исходит от грязного одеяла!..
И сама не помня как, я незаметно уснула, скованная усталостью, под кудахтанье курицы и визг поросенка.
ГЛАВА ХII
Я узнаю, с какой работы вернулись «большие». — Открытие. — Услуга Мариулы
Я открыла глаза как раз в то время, когда к берегу, к тому месту, где горел костер, причалила лодка и четверо бородатых и смуглых людей, с довольно-таки разбойничьими физиономиями, вышли из нее. Потом лодку привязали к колышку, вбитому на берегу, и все четверо вновь прибывших подошли к костру. Женщины засуетились. Неизвестно откуда появились ложки, чашки и большие ломти черного хлеба. Котелок был тотчас же снят с огня, и Катеринка разлила все содержимое в нем по чашкам. Мужчины с жадностью набросились на еду. Они ели и говорили в одно и то же время все разом, перебивая друг друга, крича и так размахивая руками, что решительно становилось страшно за них: вот-вот они раздерутся.
Говорили они на непонятном мне языке, вероятно, по-цыгански. Потом один из них медленно поднялся со своего места и направился к лодке. Когда он снова подошел к костру, то на спине его висел огромный мешок, который он и спустил на землю.
Ах!
Я даже вскрикнула, от неожиданности…
Из мешка посыпались всевозможные вещи: серебряный самовар, ложки, ножи, вилки и огромная ваза, ваза, которую я бы узнала из тысячи, потому что это была наша ваза, особенно ценимая мачехою. Эту вазу мачеха только в очень редких случаях подавала на стол гостям с фруктами или конфетами. Но чаще эта ваза красовалась пустая на мраморной доске открытого буфета, точно так же, как и серебряный самовар.
Я сразу разом поняла, каким образом очутились здесь эти вещи.
Буфет и стол стояли у нас на нижнем этаже, в столовой нашей дачи, окна которой выходили на большую дорогу. Очевидно, лакей забыл запереть их, и цыгане, воспользовавшись отсутствием хозяев, проникли в столовую через открытое окно и похитили серебро из буфета.
В одно мгновение ока я выскочила из-под навеса, спрыгнула на землю с передка телеги и, подбежав к самому костру, закричала взволнованным голосом, прямо в лица всех этих бородатых мужчин, казавшихся черными негодяями ада при фантастическом освещении догорающего костра: