За чудесным зерном
Шрифт:
Народы запада создавали легенды об этой недоступной сказочной стране. А народы востока кочевали по ту сторону небесных гор и тоже, видимо, пылали желаньем проникнуть за хребет и добраться до неведомого края на западе. И время от времени они вскакивали в седло, покидали знакомые пастбища и степи, пробирались, вооруженные луком и легкими стрелами то через проход Тарбагатай, прозванный «воротами народов», то через горные ущелья и, как смертельная лавина, неслись на запад.
Многие народы проходили через «небесные» горы, но от этого дорога через Тянь-Шань не стала лучше. Перед караваном среди скал и острых камней еле намечались, вероятно, те же самые крутые тропинки, по которым когда-то осторожно переступали лошади кочевников. На каждом повороте ледяной ветер налетал на маленькую экспедицию, словно стремился сбросить смелых путешественников как можно скорее в пропасть.
Издали казалось, что Тянь-Шань, как допотопное чудовище, выгнул острые позвонки своего хребта. Вблизи каждый позвонок оказывался скалой, пиком, обледеневшей глыбой.
Впереди всех шел проводник, держа в руках поводья лошади. Остальные, связанные друг с другом крепкой веревкой, осторожно следовали за ними.
Проводник тревожно приглядывался, принюхивался к воздуху. Он боялся, что зимние бури начнутся прежде, чем караван перевалит через хребет и начнет спускаться к оазису Ак-су. Проводник торопился. Он только потому согласился сопровождать путешественников, что сам жил постоянно в Ак-Су.
— Хоть бы они не останавливались, — бормотал Касим, проводник. — Но — иншалла! — они любопытны, как щенята, и больше рассматривают дорогу, чем идут по ней.
«Они», то есть экспедиция, действительно не торопились.
На высоте 2 000 метров тянулись еловые леса — густые и темные. Выше лесов на лугах доцветали последние цветы.
Олени-маралы проносились мимо — осторожные и пугливые. Несколько раз путешественники видели стоящего на краю пропасти неподвижного маркура — козла с огромными винтообразными рогами. Животное с любопытством смотрело на людей, но при первом их движении скрывалось среди развороченных скал.
Огромные снежные грифы, почти не шевеля крыльями, кружились в воздухе. Иногда они срывались вниз и снова поднимались к вершинам гор, держа в когтях зазевавшуюся горную куропатку, ласку или сурка.
Но чем выше забирался караван, тем пустынней делались скалы и тяжелей становился путь. Далеко внизу остались леса. Исчезли горные луга. Разреженный воздух вызывал у всех «горную болезнь». Сердце билось учащенно. Часто носом шла кровь.
Глядя на Клавдия Петровича, нахохлившегося, до кончика носа закутанного в шерстяной шарф и плед, Веселов начинал торопить товарищей.
Наконец приблизились к перевалу. От него начинался спуск и дорога к поселку Ак-Су. Там ждал хороший отдых. Вверх нужно было карабкаться еще не более часа. Но внезапная горная темнота настигла караван раньше, чем успели дойти до высшей точки хребта.
Экспедиции пришлось заночевать на каменной площадке около тропы. Кое-как разместились. Справа была стена, изрытая пятнами пещер, слева обрыв, который в темноте казался бездонным.
Разожгли костер. Вечер был тих и ясен.
Но перед рассветом, когда все спали, укутавшись в одеяла и кошмы, от дальнего горного пика отделилось туманное пятнышко и поползло через каменные хребты. Ветер вздохнул, и в быстро похолодевшем воздухе пронеслись первые снежинки…
Первая метель летела через «небесные» горы, покрывала предательским белым и мягким покровом провалы ущелий, прятала тропинки, заносила перевалы. В несколько минут караван был почти засыпан снегом. В ледяной каше, кипевшей в воздухе, беспомощно терялся свет электрических фонарей, и голоса проснувшихся людей исчезали в стонах вьюги.
Буря усиливалась с каждой минутой, грозя сбросить в пропасть горсточку людей.
— Эй! — раздался голос Касима. Он кричал Веселову прямо в ухо, но ветер рвал слова, и трудно было разобрать, чего хотел проводник.
— Бери, вяжи! Себя вяжи… соседа вяжи… — доносились обрывки фраз.
Иван Викентьевич почувствовал, как жесткая промерзшая веревка охватила его вокруг туловища. Он понял, что Касим предлагал связать всех вместе, чтобы устоять при порывах урагана.
«Если один сорвется, другие поддержат», — подумал Веселов, лихорадочно стараясь справиться с негнущейся веревкой. Он привязывал веревку к поясу Тышковского.
Через несколько минут, пытаясь перекричать бурю, Веселов спросил, все ли привязаны.
— Я готов, — донесся голос Тышковского.
— И меня зацепили, — объявил невидимый Костя.
— И… я… на… в-е-р-е-е-е-е-в-к-е! — отозвался Витя.
— А Кл-а-а-а-вдий Петро-о-о-вич?
— А Клавдий Петрович?
— А Клавдий Петрович?
Профессор не отзывался.
Среди глубокой темноты, среди бушующего снега, широко расставляя руки, старались найти профессора. Хватали друг друга, натыкались на скалы, на дрожащих лошадей. Звали. Кричали.
Клавдий Петрович не отзывался.
Наступил рассвет. Розовое солнце прорвалось сквозь снежное пенистое облако. Внезапная тишина легла на горы. На каменной площадке, на краю пропасти, стояли связанные друг с другом веревкой пять окоченевших человек.
Шестого — профессора Клавдия Петровича Петровского не было.
Веселов подполз к краю обрыва, заглянул вниз. Зияла мглистая глубина, громоздился хаос скал, и медленно внизу кружился распластанный орел.
Бедный профессор исчез.
— Скорей! Скорей! — торопил Касим. — Подмокнет снег, заледенит — джейрану не пройти, не то, что нам. Иншалла! Быть может успеем перевалить на ту сторону, но скорей, скорей!
Осторожно ведя под уздцы лошадей, нащупывая невидимую тропинку, двинулись к перевалу.
Горестное молчание нависло над караваном. Каждый упрекал себя в том, что задерживались в пути, что забыли про снеговые горные бури…
— Если бы чуточку поторопились, успели бы до метели пройти перевал, и Клавдий Петрович был бы с нами…
Жгучее раскаяние мучило всех, и в порыве этого раскаяния каждый стал несравненно осторожнее и старался, чтоб хоть пятеро пришли к той цели, куда еще вчера шли шесть человек.